Последним со ступеньки ловко спрыгнул молодой человек не старше тридцати лет, невысокий ростом, худощавый, но телосложения крепкого и соразмерного. Нельзя сказать, чтобы он был красив, но лицо его отличала крайняя выразительность и одушевленность, особо проявлявшаяся в голубых глазах. Господин Фалькенгаузен и сам не мог бы объяснить, что он имеет в виду, но столь удивительных глаз, выражавших бездну дум и ощущений, он не видел за всю свою не столь уж короткую жизнь. Молодой человек был шатен, с сильно вьющимися волосами и бакенбардами. Ногти у него на пальцах, оказались предлинные, и он, сразу видно, был необыкновенно подвижен.
Он огляделся с видом человека, обладающего способностью накрепко и навсегда запечатлевать в мыслях все увиденное, превращая его в некое подобие живописного полотна. Легкая улыбка тронула его губы.
«А где, братец, здесь нужник?» — вспомнилось приезжему в простом черном сюртуке, с короткой тростью в руке.
В следующий миг молодой человек, не обращая внимания на суету вокруг, порывисто направился прямо к Фалькенгаузену, поклонился и спросил, быстро и четко выговаривая слова:
— Вы хозяин здесь, я не ошибаюсь?
Вынув трубочку изо рта, Фалькенгаузен поклонился и спросил без особого удивления:
— Как вы догадались, сударь?
— Такой уж у вас вид… Основательный, я бы выразился.
И он рассмеялся громко, чуточку, казалось, простодушно. У молодого человека, подметил Фалькенгаузен, была интересная особенность: когда он не улыбался, казался угрюмым.
— Вы совершенно правы, — сказал Фалькенгаузен, испытывая нешуточное облегчение оттого, что четвертого приезжего ждать, слава богу, не приходилось. — Я и есть хозяин этого заведения, быть может, не самого лучшего в Праге, но, безусловно, добропорядочного…
— Не остановились ли у вас господа из Вены и Берлина? Тот, что из Вены, выглядит — да и является, полагаю — нешуточным вельможей, а господин из Берлина чрезвычайно курнос?
— Они вас интересуют?
— И весьма.
— Есть некий предмет…
— Ах да, я и запамятовал! — сверкнув белоснежными зубами, сказал со слегка удрученным видом молодой человек.
Он проворно достал из кармана сюртука круглую табакерку и показал ее Фалькенгаузену. На выпуклой крышке, покрытой белоснежной эмалью, чернели три орла в той же композиции: один вверху и два внизу. Фалькенгаузен давным-давно подметил, что все три орла — чуточку разные, два двуглавых и одноглавый. Причем у каждого из трех навязанных ему постояльцев наверху был иной орел, у каждого свой. Не было особой загадки в их геральдическом предназначении: прусский, австрийский и русский.