Он сделал рассчитанное движение, словно и впрямь направлялся к дверям.
— Александр Сергеевич! — настиг его уже через два шага отчаянный вскрик.
— Да? — вопросительно подняв бровь и полуобернувшись, спросил Пушкин холодно.
— Голубчик, умоляю, не бросайте меня! Что бы там ни было, от кого бы вы ни посланы, все равно… — Ключарев самым натуральным образом ломал руки, словно герой модных в восемнадцатом столетии чувствительных романов с обмороками, слезами и прочим бурным проявлением чувств на каждой странице. — Право же… В моем нынешнем положении выбирать особенно не из чего… Возьмите меня с собой, заключите под арест, под стражу, верните в Петербург, я на все согласен… Хуже все равно уже быть не может…
«Крепенько же тебя прижали в углу неведомые силы, — не без злорадства подумал Пушкин. — Это и называется: пошел за шерстью, а вернулся стриженым…»
Как случалось уже не первый раз, ему стало стыдно — не за себя, а за этого человека. Стыдно оттого, что человек этот был плох, подл, преступен — и приходилось теперь, ничем не выдавая своих настоящих чувств, беседовать с ним дружески, пытаться расположить к себе…
— Быть может, пройдем в комнаты?
— Да, конечно, конечно! Простите, я не догадался предложить…
Ключарев буквально побежал мимо него в комнаты, мелкой, угодливой трусцой, оставлявшей самое отвратительное впечатление. Он был высок, толстощек и растрепан, вовсе не тучный, казался тем не менее каким-то рыхлым, как опара в квашне.
— Не угодно ли вина?
— Нет, благодарствуйте, — сказал Пушкин, отметив внимательным взглядом целое скопище пустых и полных бутылок на столе и под столом, какую-то закуску, киснущую в блюдцах.
Он присел подальше от стола, извлек тонкую коричневую сигару из серебряного плоского футляра и чиркнул о край стола новомодным изобретением — фосфорной спичкой.
— Ну, а я, с вашего позволения… — Ключарев трясущимися руками налил себе вина в грязноватый стакан и осушил одним духом, как воду. Улыбнулся криво, искательно. — Знаете, если напиться до беспамятства, они не всегда могут добудиться…
Это нам знакомо, подумал Пушкин, пуская дым. Граф Пален, один из убийц императора Павла I, четверть века в день убийства надирался, как последняя свинья — потому что ввечеру к нему являлась тень…
— До чего странно все получается, — сказал Ключарев с преувеличенной развязностью, усаживаясь напротив. — Кто бы мог подумать, что знаменитейший наш пиит, солнце российской словесности, в то же время еще — и офицер Третьего отделения…
— Это не впервые в истории мировой литературы, — сказал Пушкин холодно. — Вы получили прекрасное образование, Степан Николаевич, вам следовало бы помнить многочисленные примеры. Кристофер Марло, замечательный поэт и друг великого Шекспира, служил в английских тайных ведомствах. Иные уверяют даже, что его рекомая смерть в драке была мнимой, а на деле он таким образом всецело отдался своему