Царь, вставая сам, отмахнулся от Басманова.
— Стыд ты сразу увидел, а скорбь мою — нет? — ревниво спросил Иоанн у Филиппа.
Скорби Филипп и вправду не видел. Скорбь должна быть смиренной и кроткой. А когда посреди площади с воплем лбом бьёшь в грязь так, чтобы всех вокруг окатило, — это не скорбь.
— Ушёл митрополит — горе, конечно, — сурово и твёрдо ответил Филипп. — Но ты — владыка мира. Другого архиерея себе возьмёшь.
Иоанн рукавом вытер слёзы с лица — как пот со лба.
— А не всякий мне и нужен, — с насмешкой сказал он. — Тарелки долизывать и так народу хватает.
Филипп насупленно молчал. Иоанн усмехнулся.
— Вот тебя, Филипа, позову — пойдёшь? — лукаво спросил он.
Филипп тяжело задышал. Всегда, с детства он уступал Ване в проворстве мысли. Уступал в выдумке.
Да, он бы не отказался от митры митрополита. После того, как у него всё получилось на Соловках, ему хотелось другой большой работы. Чтобы держава цвела. Но царского призыва он ожидал не такого — трах-бах, будто с печи во хмелю сверзился.
А толпа на карачках по-прежнему ползла мимо.
— Лучше людей отпусти и без суеты подумай, — сварливо ответил Филипп. — Дуришь ты, Ваня! Какой я митрополит…
Иоанн всё понял. Простодушный Федя опять попал впросак. Отказаться он не мог — зачем тогда ехал в Москву? И согласиться не мог, потому что позвали не так, как ему хотелось. Сам, значит, перед царём виноват. А это чтоб неповадно было государя своего укорять. Неужели Федя думает, что хоть в чём-то может превзойти царя?
— Эх, Федя. — Иоанн уже широко улыбался. — Забыл ты, как мои бармы надевал? А тогда ты от меня не отказывался.
Филипп пристыженно отвёл взгляд.
«…Мои бармы надевал…» Много лет прошло с тех великих пожаров и стрелецких мятежей, но Иоанн и Филипп ничего не забыли.
Филипп — а тогда просто Федя Колычев, отрок, — смотрел в разбитое окошко кремлёвского терема. Москва, погибающая в огне, вязко и тоскливо гудела набатами. То ли день был, а то ли ночь. Тёмные острозубые стены Кремля плыли в дыму, как ельник в тумане. Мутное небо местами дрожало и багрово отсвечивало — это на облаках играли отсветы зарева. Сажа сыпалась, словно чёрный снег.
У дворца ревела стрелецкая толпа. Стрельцы взбунтовались и осадили дворец, но ещё не решили, кого им поднимать на пики и рвать на куски. Челядь попряталась. Распихивая мятежников, раздавая зуботычины, отталкивая бердыши, сквозь толпу стрельцов продирался к дворцовому крыльцу отважный боярин Андрей Шуйский.
— Ты правитель, Шуйский! — орали озверевшие стрельцы. — Ты велел Москву запалить!