«Созрел, так я и думал...»
— Чего он сказал, я не понял? — спросил Молоток, когда мы уселись на свои табуретки.
Я пожал плечами. Я тоже не понял. И он сам не понял, что сказал. Но ему же надо пасть свою, дозалитую водкой, раскрыть — он раскрыл.
Ему явно не терпелось сказать что-нибудь еще. Торопясь, затягиваясь по нескольку раз подряд, он выкурил половину сигареты и вернулся к нам, запутавшись на минуту, в какую сторону открыть дверь. Вошел в фойе, стоял, покачиваясь и улыбаясь, рот у него не закрывался, виднелись прокуренные, но крепкие еще зубы. Отстегнул зачем-то борсетку с пояса, держал ее в руке.
Входившие с улицы сторонились его.
— Чего встал посередь дороги, как сорняк? — поинтересовался я.
— Мешаю? — переспросил он ехидно.
Я не ответил.
Он подошел к нашей стойке, положил борсетку.
Долго искал в карманах, видимо, сигареты.
Выложил на стойку какие-то бумажки, медную мелочь.
Нашел наконец пачку с обломавшимися сигаретами, всю в табаке.
— Посмотри за борсеткой, — сказал мне, щуря пьяный, смешливый взгляд. — Я еще покурю.
— Убери, — попросил я просто.
— Да ладно, — сказал он и повернулся к выходу.
Я легко ударил по борсетке, и она отлетела в угол фойе к мусорному ведру.
— Вот ты какой, — протянул он, повернувшись. — У нас в Афгане...
— Грибы с глазами. Я же тебе сказал: убери.
Он стоял с минуту, снова раскачиваясь на каблуках. Потом все-таки поднял с пола свое имущество. Разглядывал его еще с минуту.
Подошел ко мне и неожиданно обхватил правой рукой, то ли приобнимая, то ли придушивая, за шею.
— Вот ты какой... ты какой... — приговаривал сипло и зло.
Молоток посмотрел на меня, чертыхнувшись, но по моему лицу понял, что все в порядке.
Не очень торопясь, правой рукой нашел большой палец охватившей меня жилистой, крепкой лапы и резко оттянул его, одновременно ударив мужика локтем левой в грудь.
Хэкнув, мужик выпустил меня. Я схватил его за грудки:
— Ты что, придурь афганская? Не танцуется тебе? А? Чего тебе не пляшется, шурави? Скучно? — тряс я его. — Вали тогда отсюда!
Вытолкнул его на улицу, чуть не рыча от раздражения. Не сдержался, вылетел следом за ним и столкнул с каменных приступок клуба.
Сема тоже вышел на улицу. Смотрел на меня, ласково улыбаясь.
— Разозлился? — спросил, глядя, как «афганец», отойдя недалеко, снова занялся поиском сигарет. — Разозлился, Захар? — еще раз спросил Сема, но так, что можно было не отвечать — и не обидеть этим. Я и не отвечал. Просто потому, что сразу отвлекся.
Что-то нехорошее назревало на стоянке авто.
Московские ребята, которых я встретил на дороге, припарковали свой могучий джип так, что он мешал выехать другому джипу, попроще. Но в этом, попроще, джипе сидели те самые пятеро породистых — «серьезные люди» мы их с Молотком называем.