— Так, — сказал я, закуривая сигарету. — А теперь расскажите мне, зачем вы разбили витрину на Илице? Что вам не терпелось угодить под арест, мне ясно, я не понимаю только, почему потом вы начали дурака валять, притворяясь глухим? Вот что меня интересует!
Мандич вздохнул:
— Как вам объяснить… Видите ли, я не хотел быть замешанным в эту историю. А они меня заставляли…
— Кого вы боялись?
Мандич беспомощно пожал плечами.
— Их… — выдохнул он едва слышно.
— Это не ответ! Кто те люди, которых вы боялись? Ну, смелее!
Мандич испуганно обернулся, словно опасаясь кого-то у себя за спиной. Потом опять пожал плечами и чуть слышно ответил:
— Не знаю… этого никто не знает…
Что это значит? Может, я все же имею дело с психом, душевнобольным, страдающим манией преследования в тяжелой форме?
— Знаю только… — продолжал Мандич тихо и прерывисто, выведя меня из размышлений, — пароль: «Включай свет, стало темно»… И что он поверит только мне… То есть мне он будет полностью доверять… Потому я и вернулся…
Со стороны эта околесица действительно смахивала на бред сумасшедшего, но мне вдруг за словами Мандича что-то забрезжило. Мандич был уверен, что я о нем знаю гораздо больше, чем это было на самом деле. Он говорил со мной как с человеком, посвященным во что-то!
— Кто же это должен иметь к вам полное доверие? — поинтересовался я. Мандич махнул рукой в сторону жены:
— Брат ее… Мирко Црнкович…
Женщина вмешалась в разговор, я не стал ее прерывать — это даст мне необходимые разъяснения.
— Мой брат сейчас в Лепоглаве…[1] Срок отсиживает… Должен выйти через несколько дней. Осужден сразу после войны…
— Как военный преступник?
Женщина неохотно подтвердила:
— Так в деле значится. Только… только он никого не убивал, клянусь вам!.. Просто у них работал…
Мандич торопливо подхватил:
— Теперь я не знаю, что и думать… Иногда мне кажется, что всему виной Мирко… А с другой стороны, кабы сам я не согласился… Скажу лучше, как все получилось… Была у меня своя торговлишка до войны, так, всякая мелочь. А в сорок первом Мирко возьми да и подбей меня занять конфискованный еврейский магазин…
— А Мирко Црнкович кто был? — осведомился я. — Усташ?
— Да нет… Делал кое-что для немцев. Мирко еще до войны в Германии жил, ну и снюхался с ними…
Бора по моему знаку вышел из комнаты. Надо было проверить, какие данные имеются в нашем архиве на этого самого Мирко Црнковича. Мандич тем временем продолжал, не обратив внимания на уход Боры:
— В сорок пятом, перед самым концом войны, я сдуру подался в Германию. В Загребе остаться побоялся из-за магазина этого, на который позарился. Думал вернуться, как все забудется… Попал в лагерь для перемещенных лиц, ну и… знаете ведь, как это бывает… Стал политическим эмигрантом, право убежища получил. Деньжонки небольшие, что с собой были, быстро кончились. Работу подыскать трудно, даже временную, а и сыщешь, так половину заработка отдавай лагерному «боссу»… Пробовал я промышлять контрабандой, но дело не пошло, полиция сразу меня схватила. Стало меня домой тянуть, да чем дальше, тем больше, только об этом и заикнуться было нельзя. В лагере как узнают, что кто-то домой засобирался, устраивают ночью «темную», бывало, что и до смерти. Там этим делом усташи заправляли, они какую-то свою политику гнули. Мне тоже один раз ночью здорово навтыкали…