А неуловимый взгляд, как выяснилось, у них, Строевых, был семейным. Александра Васильевна, завиднейшая из тещ, во время нечастых родственных визитов рта почти не открывала, смотрела только на мужа или на накрытый стол, чуть что – срывалась на кухню, хлопотать. У молодых дома появилась всего один раз, на новоселье. Просидела весь вечер, перекладывая с места на место ножи и вилки. Она и на родную дочь, кажется, никогда не смотрела. А чтоб поболтать по телефону, как это делают нормальные дочки-матери, это у них и подавно было не заведено. Должно быть, всю энергию своей вялой души, всю отпущенную природой необильную страстность Александра Васильевна инвестировала в мужа, блестящего и громокипучего Всеволода Игнатьевича.
Этот монополизировал темперамент всего своего семейства. Неудивительно, что его женщины получились такими квелыми: большего заряда электричества не вынесли бы стены ни одной квартиры.
Теща-то черт с ней, даром не надо, а вот тестю Роберт в глаза бы заглянул. Дорого бы заплатил, чтобы послушать его настоящий голос и мысли. Только хрена. Молчаливостью Всеволод Игнатьевич не отличался, взгляда не прятал, но никогда не расставался с темными очками. В юности, аспирантом Физтеха, был на секретных испытаниях и, как сам говорил, «по щенячьему любопытству» оказался слишком близко к вспышке. С тех пор не выносил яркого света, совсем. Очки у него были особенные, «хамелеон»: при свете дня или электрическом освещении темнели до полной черноты. Поди-ка, подсмотри через такие в глаза.
За вычетом травмированного зрения Всеволод Игнатьевич был человеком исключительного здоровья. Зимой лыжник, летом теннисист, он носил твидовые пиджаки, ловко облегавшие спортивную фигуру, ходил легкой пружинистой походкой, мог запросто пройтись на руках. Хотел бы Роберт в пятьдесят лет выглядеть так же.
А биография у Всеволода Игнатьевича была такая. Его отец служил в органах в самые тяжелые, мусорные годы. Начал при Дзержинском, закончил при Андропове. Судя по всему, имел крепкие нервы и безошибочное чувство меры. Когда сослуживцы рвались наверх, держался в тени, от повышений уклонялся. Чуял, что наверху опасней всего. Двинул в гору, когда стало безопасно, в пятидесятые. Вдруг обнаружилось, что он замечательный организатор, ветеран ленинского призыва, а прежние руководители (все как один вредители) его недооценивали. И поднялся Иннин дедушка ровно до того поста, который хотел занять, и просидел на нем до самой пенсии.
Был пенсионером союзного значения, умер у себя на даче восьмидесяти пяти лет, когда ловил рыбу в собственном пруду. Роберт старика не застал, но, судя по рассказам, человек был умнейший.