— Семьсот семьдесят девять, — вслух произнесла Али, считая шаги.
Спускаясь все ниже, она мысленно разгадывала кроссворды. Пела песни. Что угодно, лишь бы заглушить их мольбы.
Она устроила привал в темноте, нащупав ровную площадку. Среди камней шуршали какие-то животные. Этот звук прибавился к голосам. Али нанесла ответный удар, начав называть состав шоколадного батончика.
— Коричневый сахар, — объявила она. — Овсянка. Арахис.
Голоса не исчезали, преследовали ее даже во сне. Сон был таким приятным, что просыпаться не хотелось.
Она ехала на лошади вместе с матерью. Вдыхала аромат отцовского одеколона «Брут». Строила с Мэгги замки из песка. Целовала Грегорио.
Сны были совершенными, словно сотворенными специально для нее.
А затем стали появляться провалы. Они разрывали ткань сна, как пустые кадры фильма. Только не совсем пустые. Али пыталась убежать от них. Там что-то было. Неприятное. Дурное. Али совершила ошибку. Заглянула в провал.
И почувствовала, что падает.
До нее дошло.
Она падает.
«О боже!»
Падает в черную пустоту и одиночество. Ей никогда не было так плохо. Так одиноко. Какое мучительное одиночество.
Вскрикнув, Али проснулась и сразу же потянулась к лампе, потом вспомнила, что та мертва. Смерть. Вот что она пережила во сне.
Лицо было мокрым от пота и слез. На губах вкус пота. И желчи. Ее вырвало. Горло саднило. Она плакала — нет, выла от горя.
Внезапно исчез страх перед озерной болезнью. А что, если голоса реальны? Что, если эти истощенные люди, которых они с Грегорио видели на берегах озера, на самом деле разговаривают с мертвыми? Что, если затерянные души действительно существуют и подземная «преисподняя» и есть настоящий ад?
Что, если души нуждаются в ней, чтобы обрести свободу?
«Мэгги!»
Али вскочила. Ветер ударил в лицо. Вихрем закружились голоса.
Теперь их стало больше. Слух Али обострился. Тьма наполнилась голосами. Она слышала обрывки шепота. Звуки древних языков. Щелчки, трели, утробное уханье. В этой какофонии присутствовали и наречия хейдлов, знакомые ей по плену. Латынь. Язык майя. Что-то вроде китайского — тональный, но более грубый предшественник пекинского диалекта.
Души умерших? Запертые в чреве планеты? Проклятые?
Нет, она не могла в это поверить.
Немыслимо.
Мэгги? Проклята? Ребенок? Приговоренный вечно скитаться в этой пустыне?
А вдруг правда?
Может, удастся спасти хоть одну душу?
— Мэгги? — позвала она.
Голоса обрушились на нее океанской волной, все сразу. Шепот, жалобы, безутешное горе. Без конца. Они рассказывали ей о вечности.
— Прекратите! — приказала Али.
Голоса смолкли.