— Мне плевать, — сказал Гэвин. — Я отправил его восвояси.
— Он вернется.
— Нет, пока не залечит синяки вокруг глаз, которые я ему наставил, — заверил ее Гэвин с такой бесшабашностью, на какую оказался способен. Сколько времени такой мерзавец, как ее отчим, останется в стороне, поскольку он в самом деле ее законный опекун? Сколько времени пройдет до тех пор, пока он не начнет писать письма, не станет приводить в действие угрозы, не обратится к местному судье? Месяц? Неделя?
— Мы сделаем так, что к этому времени ты сможешь уехать, — сказал он в надежде на то, что она не расслышит холодности в его тоне. И не потому, что он боялся этого ничтожного прыща, ее отчима, а потому, что, избавившись от одного мужчины, она должна будет избавиться и от другого, от них обоих.
— Вызвать для тебя карету?
Она смотрела на него во все глаза, будто и ее тревожили те же мысли.
— Сейчас?
Он заставил себя произнести:
— Она будет в твоем распоряжении, как только ты изъявишь желание уехать.
Она преодолела расстояние между ними одним прыжком и оказалась на расстоянии руки от него, а его сапоги теперь были по обе стороны от нее.
— Но ведь я еще не нашла убийцу.
— Едва ли ты поможешь, если окажешься во власти своего отчима. Я предпочитаю, чтобы ты была в безопасности где-нибудь еще, чем в опасности здесь.
Он потер ладонью лицо.
— Но если бы был выбор, сознаюсь, я бы не хотел, чтобы ты уезжала куда-то в темноте. Сумерки — опасное время, для того чтобы пускаться в путь. Можешь ты подождать до утра?
Она придвинулась к нему ближе, подол ее платья коснулся его икр, колен, бедер.
— Но я еще не поняла, кто… кто настоящий убийца.
— Ты уже говорила об этом.
— Если я не смогу помочь до отъезда, тебе грозит виселица?
Вероятно. Впрочем, его могут повесить, даже если она останется. Гэвин пожал плечами, будто эта мысль не имела над ним власти.
— Ты будешь по мне скучать при любом исходе?
У нее защемило сердце. Ее ладони легли на его щеки.
Она прижалась лбом к его лбу.
— Буду. Ты же знаешь, что буду.
Как и он по ней. Сознание того, что она чувствует то же самое, только ухудшало дело, усугубляло чувство ужаса, учащало ритм дыхания. Гэвин привлек ее к себе, ощутил сладкий аромат ее волос. Ее бедро обвилось вокруг его не пострадавшего бока. Грудь, обтянутая шелком, прижалась к его груди.
Она должна была покинуть его. Он должен был отпустить ее. Но еще не сейчас.
Она подняла лицо как раз в тот момент, когда он опустил голову. Их дыхание смешалось, губы слились, языки принялись ласкать друг друга. У ее языка был вкус страха, одиночества, желания. А возможно, все это было у него. Возможно, это был вкус их обоих. Она, женщина, боявшаяся прикосновений, боявшаяся любить, не могла расстаться со своим прошлым.