Я тронула ручку двери, соединявшей меня с комнатой Евы. Она была не заперта. Я не стала стучать: все равно никто бы мне не ответил.
Комната Евы намного превосходила мою по великолепию. Здесь были стулья с высокими спинками, большой диван с обивкой лилового цвета, мраморные столики по стенам. Над белым камином висело круглое зеркало. За стеклом в горке золотисто-черного цвета были собраны безделушки со всего света — настоящие произведения искусства: солдатики, фарфоровые фигурки, миниатюры. Все это можно было рассматривать целый день.
Я пересекла комнату и вошла в спальню. Ева сидела на стуле в углу. Глаза ее были опущены. Если она и слышала, как я вошла, то не обратила на это никакого внимания. Я присела на край кровати.
— Ева, меня приняли. Родители приняли меня потому, что ты выказала мне доверие. Я хочу, чтобы ты знала об этом.
Никакой реакции, конечно, не последовало. Но я решила, что это не должно меня обескураживать. Она ведь уже проявила ко мне интерес и даже доказала, что может воспринимать слова. Если захочет.
— Ты, наверное, не запомнила мое имя. Анджела Вингейт. Я собираюсь жить здесь до тех пор, пока буду нужна тебе. Я буду заботиться о тебе, пока ты не поправишься. Я хочу помочь тебе. Когда ты поправишься — а ты обязательно поправишься, Ева, — Господи, как же нам будет хорошо с тобой! Теперь же, извини, я должна повидать твою маму и выяснить здешний распорядок дня.
Я спустилась на первый этаж. Внизу у самой лестницы стоял худощавый светловолосый молодой человек, чертами лица немного напоминавший Еву. На нем была белая рубашка с открытым воротом и замызганный серый пиджак. Во взгляде его не чувствовалось особого интереса.
— Добрый день, — произнесла я, — меня зовут Анджела Вингейт.
— Я так и подумал. Мое имя Уллис ван Дорн. За домом моя лаборатория. Ни в коем случае не заходите туда: там много опасных препаратов.
— Обещаю, — с готовностью ответила я.
— А что, собственно, вы собираетесь здесь делать?
— Вы наверняка уже знаете.
— Ева даже не может есть самостоятельно, — произнес он с явным отвращением. — Она совсем свихнулась. Ее следовало бы изолировать, чтобы оградить других, да и для ее же собственного блага. Если хотите знать правду, я ее боюсь.
— Странно слышать это от вас. Я убеждена, что она никому не может причинить вреда. По-моему, она страшно одинока.
— Ну нет, ошибаетесь, она не одинока. Она живет в собственном придуманном мире и ни за что не хочет возвращаться в нормальный мир, к нормальным людям. Сколько раз она нам давала это понять!
— Ну что ж, тогда я тоже буду есть в ее комнате.