Вот Йохан, покойный Мариин муж, в молодости. Долговязый, сутулый, бородатый морской пехотинец. Это единственная его карточка.
На всех же остальных - кровные Мариины родичи. Как и у Эгиля Скаллагримссона, в крепком ее роду преобладают два типа. Сама она выдалась в тех, кто потемнее волосом, все они крутолобые, носатые, смотрят сурово. Вторые - посветлее, с более мягкими чертами. Олуф пошел как раз в них. Правда, внешностью он выгодно отличается от большинства.
Фотографий Марииных детей в альбоме не счесть. В основном это Олуф. Как бы туго ни было у нее с деньгами, она хоть раз в год да посылала его на материк к фотографу. На детских снимках у него несколько овечье выраженье лица, рот припухлый, светлые глаза вытаращены. Но все равно красив. Начиная лет с восемнадцати он, судя по обилию снимков, зачастил к фотографу, некоторые у меня есть. За них, скорее всего, платил уже он сам, если не Аннемари. Совсем молоденькой она была помешана на его карточках не меньше, чем Мария. Они без конца заставляли его фотографироваться. Однако "взрослые" портреты, все до единого, далеки от оригинала. Это не Олуф. Вернее, не тот Олуф, которого я знаю. Высокий, широкоплечий, светловолосый, он здесь не только прекрасен собою, но стоит с видом властным, повелительным, как юный хёвдинг*. Рот крепко сжат, взгляд остр. Таким я видел его лишь дважды. Он не такой.
* Хевдинг (истор.) - предводитель, вождь.
Так что ж тогда передо мною сейчас? Кумир, идол. Несбыточная мечта юноши. Чары полудетской влюбленности - таким он, наверное, ее и пленил. И родовое божество матери. Все свои корни обрубила Мария. Не пустила прошлое на порог своих буден. Но втайне она выносила кровное божество. Теперь-то я понял. У меня такое чувство, будто я ступил в языческое капище, где приносят человеческие жертвы.
Но два раза я действительно видел в глазах у Олуфа похожий блеск. Причем в один и тот же день. Когда он возвратился с Телячьего острова. О том, что Нильс утонул, а Олуф доплыл до Телячьего, мы узнали по радио. И вот он возвратился на пакетботе, и все, за исключением разве что лежачих, высыпали на пристань. Я был там вместе с Аннемари, она в ту пору ждала ребенка. Вид у нее, кстати, был более измученный, чем в тот день, когда Олуф с Нильсом перевернулись.
На баке стояло несколько человек, но Олуфа среди них не было, он поднялся наверх только после того, как пакетбот пришвартовался. Выбежав на палубу, он распихал стоящих у трапа и перемахнул через поручни. Высоченный, бледный. Увидев такую толпу, он застыл как вкопанный. Тут к нему подошла и припала, рыдая, Аннемари. Лицо его исказилось тревогой, он бросил на меня поверх ее головы пронзительный взгляд. Тот самый!