Да простит мне Бог, но я не хотела ничего вспоминать! Это мысль настолько потрясла меня, что, распахнув дверь ванной, я бросилась вверх по лестнице и бежала, пока не оказалась в своей комнате.
Тяжело дыша, я прислонилась к двери. Сердце колотилось, готовое выпрыгнуть из груди. Только теперь я заметила, что оставила в ванной халат. Покраснев от стыда, я принялась лихорадочно одеваться. «Не спеши, детка, — говорила мне когда-то мать. — Ты делаешь все так, как будто опаздываешь на поезд…»
Убаюкивающий голос матери затих, и сразу вслед за ним послышались ее сдавленные рыдания. Откуда-то из глубины появилось лицо бабушки. «Ты ничуть не лучше своей матери», — безжалостно произнесли ее тонкие губы.
«Да, я работала официанткой в Бостоне, — всхлипывая, говорила мать. — Давно, очень давно, но она никогда не позволяла мне забыть об этом. Обращалась со мной, как с…»
В детстве я не понимала, что означают ее слова. Но мать бережно обнимала меня, и мне передавалась ее тревога. «Морин, Морин, что будет с тобой?»
Знакомый с детства звон потеснил мои воспоминания. Часы на колокольне пробили девять. Слава Богу, бабушка никогда не выходила из своей комнаты раньше одиннадцати. Она имела обыкновение завтракать в постели, после чего еще пару часов просматривала корреспонденцию. Мне всегда было интересно, что содержали перевязанные тесемкой стопки бумажек, которые приносил почтальон. Ворох счетов, письма, свернутые газеты… Утренний ритуал не менялся на протяжении нескольких лет.
До того как умер дедушка, утро проходило совсем иначе. В гостиной подавали кофе. Бабушка молча сидела за столом, неподвижная и прямая, и молча смотрела, как дедушка читает свою неизменную «Бостон геральд».
Мелкие фрагменты всплывали один за другим, но так и оставались разрозненными кусками, упорно не желая складываться во что-либо целое. Отмахнувшись от них, словно от назойливых мух, я взяла пачку сигарет и спустилась в кухню.
У газовой плиты хлопотала высокая худощавая женщина.
— Доброе утро, — поздоровалась я, и неуверенно добавила: — Агнес.
— Доброе утро, мисс Морин, — она обернулась через плечо.
— Вы не возражаете, если я сварю себе кофе?
Она пожала плечами.
— Что толку спрашивать меня, если домом командует ваша бабушка.
Агнес совсем не изменилась. Молчаливая, бесстрастная, занятая по хозяйству с утра до ночи и пребывающая в вечном конфликте с Богом и всем миром.
— У нас новая плита? — Я попыталась улыбнуться.
— Угу. Года четыре назад я поставила условие: или я, или эта развалина.
Я едва удержалась, чтобы не сказать: «Лучше бы оставили печь».