— Боже мой, да вы похожи на панду! — восклицает затем эта безумно привлекательная мамочка, моя Немизида от гардероба — Само Совершенство. Она открывает бардачок, и я вижу его содержимое, включающее полбутылки «Мот», ароматизированную свечку «Джо Малой» и подушечки для удаления макияжа с кожи век.
— Как вы все успеваете? — спрашиваю я ее, с благодарностью вытирая глаза. — У вас есть какая-то система?
Она бросает на меня еще один недоуменный взгляд.
— Прислуга.
— Хорошо провели лето? — как ни в чем не бывало произношу я положенное.
— Чудесно! Тоскана… Корнуолл… А вы?
— Великолепно, — заученно отвечаю я, но она уже смотрит куда-то вперед, на дорогу и нетерпеливо постукивает пальцами по рулевому колесу.
— Мне пора, а то я опоздаю! Астанга-йога. Кстати, это на вас шотландский плед? Оригинально.
А Прирученный Неотразимей легко и неторопливо продолжает приближаться к нам. И вот уже приветственно машет мне рукой. Я отвечаю тем же. И тут замечаю, что другая его рука в гипсе. О, счастье! Есть повод, прямо-таки взывающий к разговору!
— Вы сломали руку!.. — восклицаю я, кажется, с излишним энтузиазмом.
— Да, — кивает он. — Упал со стремянки. У приятеля в Хорватии дом, и я…
Он не договаривает и выжидающе смотрит на меня с улыбкой. Я же вдруг слышу, как ненатурально замедленно, с какими-то модуляциями произношу:
— Должно быть, это действительно очень… расслабляет. — Я говорю безумно медленно и хрипло, и мой голос делается похож на голос Мариэллы Фроструп.
Его улыбка мгновенно гаснет. Моя мелодекламация не соответствует общепринятому канону светского общения среди родителей, которого он ожидал.
— Что может быть расслабляющего в ломании рук? Особенно в Хорватии.
Сэм тоже смотрит на меня недоуменно:
— Да, мама!
— На самом деле, Люси, это очень… больно. — Прирученный Неотразимей очень похоже копирует мою интонацию. — И моя жена подтвердит, что это не расслабляет. Проку от меня сейчас ноль. Не могу даже печатать!
Он улыбается. Неожиданно для себя я вспоминаю о случайных встречах в своей добрачной жизни и их бесконечных возможностях, и образы из предыдущей жизни, как незваные гости, бесцеремонно вторгаются в мои мысли. Полосатые гольфы с раздельными пальцами, плейеры «Сони Уокманс», «уинкл-пинкерс»[7]. Я вспоминаю, как покупала альбом «Кьюэ» в Бристоле у какого-то парня — на нем были узкие черные джинсы-трубы и мохеровый джемлер, источавший запах пачулевого масла. Я даже могу вспомнить слова большинства тех песен! Помню полет в Берлин: мужчина, сидящий рядом, спросил меня, не откажусь ли я прокатиться с ним в отель. Я согласилась — его жена повернулась к нам со своего кресла впереди и улыбнулась. Я помню, что была влюблена в одного типа в университете, он никогда не открывал свою сумку и имел три пары одинаковых джинсов «Ливане» и три белые рубашки, которые менял каждый день. Том бы его одобрил. Почему эти воспоминания остались со мной, в то время как другие навсегда утрачены? И буду ли я спустя двадцать лет помнить то, что помню сейчас?