— Я на десять минут отвлеку вас от вашего увлекательного занятия, — в своей усмешливо-вкрадчивой манере добавил Штернберг. — Вы не против?
Придавившая плечи рука мягко, но с силой развернула ничего не понимающего Хайнца и повлекла куда-то. Хайнц покорно заковылял рядом с офицером, чувствуя холодок радостной жути, шевелящейся где-то в желудке. Едва ощутимо пахло одеколоном и полынью. Сколько раз на досуге Хайнц представлял себе неправдоподобную, казалось, картину: эсэсовский маг уводит его, только его и никого больше, прочь от солдатских казарменных будней в тишину осенних лесов, чтобы там, под огромным пустынным небом, среди каких-нибудь древних камней, посвятить в невообразимые тайны и ответить на любые вопросы, — и вот теперь, когда повеяло несбыточным, никак нельзя было собраться с мыслями. Хайнц покосился на большую ладонь, по-хозяйски лежавшую на его плече. Длинные-длинные бледные пальцы и узкие, и крепкие, а холёные ногти такой вытянутой формы, что сразу видно: предки этого парня со дня сотворения мира не притрагивались к сохе. И перстни. Первый с большим бриллиантом, второй с массивным, как гробовая плита, чёрным камнем, третий — эсэсовский с мёртво глядящим серебряным черепом, четвёртый — с тёмным рубином. Хайнц припомнил, как Пфайфер рассказывал, что без перстней Штернберг будто бы не способен слышать ничьих мыслей, драгоценные камни, мол, действуют как радары.
Над ухом раздался иронический смех.
— Какая милая дребедень. Что вы ещё успели про меня навыдумывать?
Хайнц сконфуженно промолчал. Вдвоём они шли через сухо шуршавшее под ветром поле с ровной невысокой травой, и Хайнц никак не мог подстроиться под неспешную, но размашистую походку офицера: в один штернберговский шаг укладывалось два человеческих, и Хайнцу приходилось унизительно семенить, чувствуя рядом самоуверенную, спокойную силу. Эта сила подавляла своей близостью, своим снисходительным вниманием и в то же время льстила столь близким присутствием. Однако чем дальше они уходили, тем непонятнее и страшнее всё это становилось.
— Разре… разрешите обратиться, оберштурмбанфюрер, — пролепетал наконец Хайнц, осторожно взглянув вверх.
— Да ради бога, — благодушно ответствовал Штернберг. Он широко ухмылялся Хайнцу, будто вместе с ним проследил все стадии его недоумения и испуга, разрешившегося тем, что Хайнц, пересилив робость, осмелился нарушить молчание.
«Ради бога». Как у него всё просто. «Перво-наперво очень хотелось бы знать, куда мы направились», — подумал Хайнц.
— Никуда… Я думаю, — рассеянно произнёс Штернберг, и до Хайнца не сразу дошло, что эта фраза была ответом на его невысказанную мысль. В смятении Хайнц попытался сдержать отчаянную муравьиную суету в своём сознании — ведь идущий рядом всё слышит, нельзя забывать — и даже зубами заскрипел от усилия, но мысли не желали повиноваться. В голове металось совершенно неуместное: «О чём же вы думаете?..»