Мерца убили во время очередного погрома. Хайнц хорошо запомнил тот невыносимо солнечный день, когда директор с плохо скрываемым удовлетворением сообщил всей школе это известие, не преминув добавить, что математик был натуральнейшим жидом, так что и жалеть его особо нечего, — и вдруг в задних рядах громко заплакал кто-то из учеников. Хайнцу — который, как любой немецкий мальчишка, благоговел перед фюрером, — тогда и в голову не пришло записать убийство Мерца на счёт человеку, чей хриплый голос, вырывавшийся изо всех динамиков, громил каких-то абстрактных врагов. О причастности вождя нации к уничтожению учителя Хайнц начал догадываться гораздо позже. А в тот злополучный день он просто высадил камнем окно директорского кабинета из непреодолимой ненависти к директорской сытой, равнодушной улыбке.
Потом была эпоха Эриха Витта, вожатого отряда Гитлерюгенда, гибкого, ловкого и очень жестокого существа с льняной шевелюрой и злыми светлыми глазами. Он изощрённо наказывал своих подопечных за малейший проступок, и Хайнц поначалу ненавидел его до тошноты и боялся до дрожи в коленях. Белобрысый вождёнок увлечённо цитировал «Майн Кампф», и горе было тому подростку, который не умел правильно закончить оборванную на полуслове цитату, — а вечерами у костра вожатый делался задумчивым, рассказывал бесконечные увлекательнейшие истории из древнегерманского эпоса — у него даже голос становился другим — и далеко не сразу выяснилось, что большинство этих замечательных историй было чистейшей выдумкой, не имевшей никакого отношения к настоящим германским легендам. Однажды вожатый вздумал загнать свой отряд в холодную весеннюю реку — очередное упражнение на воспитание стойкости и силы духа — и сам с демонстративной невозмутимостью зашёл по пояс в чёрную воду. Хайнца, копавшегося на берегу, поразили свежие рубцы, крест-накрест лежавшие на узкой мускулистой спине юноши. Хайнц не представлял себе способа, повода, возможности подступиться к суровому вожатому и издали поклонялся его трагическому превосходству.
А ещё позже Хайнц узнал, что и сам вполне может служить объектом подобного бессмысленного поклонения. Заодно он наконец почуял, чем всё это пованивает. В самые первые дни своего пребывания в Адлерштайне он то и дело ёжился, ощущая чей-то пристальный взгляд, а когда оборачивался, рядовой Хафнер торопливо отводил глаза. Поначалу Хайнц не придавал этому значения: мало ли, может, парень просто хочет подружиться — Хайнцу было хорошо знакомо необъяснимое чувство, уверенно ведущее сквозь толпу незнакомых людей к тому единственному человеку, с которым почему-то так хочется заговорить и который потом становится лучшим другом. Но кое-что было неприятно. Хафнер был красив как девушка, и в его манере томно улыбаться и посматривать исподлобья было что-то неправильное, настораживающее. Хайнц начал по возможности сторониться сослуживца, а тот стал приставать с вопросами, нескончаемыми разговорами и однажды под каким-то предлогом завёл Хайнца в тёмный тупик коридора казармы и вполне конкретно объяснил, что ему нужно, — а наивный Хайнц ещё и не сразу понял, что за новое развлечение предлагает «брат по оружию». После краткого экскурса в теорию Хафнер незамедлительно приступил к практике: полез хлипенькими своими пальчиками туда, куда парню совать руки вовсе не положено. Напуганный Хайнц двинул Хафнеру кулаком в грудь: