— Да ты что, совсем рехнулся?
Хафнер картинно надул розовые губки:
— Я к тебе по-хорошему, а ты…
— А что я? Я тебе мозги вышибу, урод! Ещё раз полезешь…
— Дурак, — спокойно сказал Хафнер. — Не знаешь, от чего отказываешься.
— Да пошёл ты, дерьмо вонючее!
— Ну оскорбляй, оскорбляй, пожалуйста, — Хафнер улыбнулся, с ямочками на девичьих щеках.
— Я… я коменданту скажу! — заикаясь, выдал Хайнц самое нелепое из всего, что возможно было сказануть.
— Только попробуй, — холодно возразил Хафнер. — Сам же и отправишься по сто семьдесят пятой прямиком в гестапо, ты понял? Только попробуй вякни.
Это говнецо ещё и статью знает! У Хайнца ноги подкосились: теперь его наверняка ждал самый настоящий шантаж.
Пидор чёртов…
Шантажа Хайнц благополучно избежал, но страх остался. Мало-помалу Хайнц начал понимать: тот параграф уголовного кодекса, о котором Хафнер имел самое чёткое представление, не очень-то способствовал искоренению некоторых замалчиваемых особенностей армейского быта. В бордельных талонах отделению Штернберга было отказано, о чём Хайнц нисколько не печалился, но, тем не менее, не упускал случая заодно с некоторыми сослуживцами бурно выразить сожаление по этому поводу.
За всеми этими размышлениями Хайнц скоро задремал, и ему приснилось, будто он в бытовке отстирывает сорочку от крови — по розоватой воде бегают металлические отблески — и вдруг ему на влажное плечо опускается горячая ладонь и знакомый голос бархатно произносит в ухо: «Мой друг, я не вижу вашей руны» — и что-то больно колет в солнечное сплетение. Хайнц вздрогнул и проснулся. В узком чёрном окне, ровно в центре, щурилась яркая белая звезда. Хайнцу припомнилось, что днём точно под тем местом, где сейчас мерцает звезда, над низкими крышами далеко возвышается туманная лесистая гора. Всё это вместе неожиданно представилось нехитрой шифровкой. Звезда. Гора. Штернберг. Ещё Хайнц вдруг вспомнил, что на деревянной спинке его кровати, в изголовье, кто-то в незапамятные времена вырезал готическое «SB» (в занозистые литеры въелась пыль) — Хайнц придерживался нехитрой догадки, что таинственные буквы являются инициалами чьей-нибудь возлюбленной, но тут его осенило: Stern, Berg, ну конечно же. Затем в памяти всплыло, что на днях Эрвин раздобыл потрёпанный сборник стихов под названием «Утренняя звезда», а на стене в каптёрке висит выдранная из журнала картинка с изображением замка на неприступной скалистой горе, в окружении чёрных разлохмаченных туч, сквозь прорехи в которых тянутся к земле колючими дюреровскими лучами правильные геометрические звёзды. Ни с того ни с сего Хайнцу стало очень страшно. Он резко сел на кровати. Что-то покалывало чуть ниже грудины. Он принялся грубо растирать грудь, сорвал коросты, и по коже заструилось тёплое. Хайнц бросился к двери, но остановился на пороге. Помедлив, вышел в коридор и прислушался. В соседней комнате было на удивление тихо: ни смеха, ни болтовни, ни Пфайферова вранья, ни пошлых шуточек Радемахера — ни единого слова. Хайнцу снова сделалось не по себе.