Шпееру, определённо не страдавшему излишней впечатлительностью, было, тем не менее, не по себе от нового знания, с которым едва справлялось его воображение — обширное воображение, с лёгкостью выстраивавшее невиданного размаха проспекты, гигантские здания и сюрреалистические световые соборы для ночных шествий.
— Вы видели тот фильм, который рейхсфюрер привёз в ставку, — утвердительно произнёс Штернберг. — И тот, что был снят уже в «Волчьем логове».
— Да, — Шпеер скрестил руки на груди, с трудом удержавшись от того, чтобы (Штернберг почувствовал) нервно пригладить прореженные широкими залысинами волосы. — Признаться, я едва поверил в увиденное. Я и сейчас с трудом верю… но верю. Мне хочется верить. Теперь я понимаю, о каком чудо-оружии твердит пропаганда…
— Значит, «чудо-оружие», — с оттенком сарказма повторил Штернберг и достал из портфеля сложенный в несколько раз газетный листок. Это была передовица из «Фёлькишер беобахтер» от седьмого сентября. Номер вышел в свет тогда, когда Штернберг плутал в дебрях бреда на границах Тонкого мира под бессмысленной опекой не способных разглядеть астральные раны и потому ничего не понимавших врачей.
«Ни один выросший на немецкой земле колос не должен давать пищу врагу», — с пародийной патетикой принялся зачитывать Штернберг. — «Пусть все мосты будут разрушены и все дороги перегорожены — пусть враг везде и всюду ощущает на себе испепеляющую ненависть…» Как эти вдохновляющие строки соотносятся с тем, что в самом скором времени мы должны будем все силы бросить на технологический прорыв? Как можно создавать оружие победы при разрушенных коммуникациях? Разве не фюрер твердил, что мы вернём все захваченные врагом территории?..
Разговор происходил в саду за гостиницей — в номерах могли быть установлены микрофоны. Ухоженный луг полого уходил из-под сени дубов к кустарникам в багряных подпалинах и высоким ивам, полоскавшим в воде серебристо-зелёные пряди. Ослепительные треугольники парусов плыли над бледно-голубой озёрной гладью. Далёкий берег мрел в молочной дымке жаркого дня. Воскресная беззаботность. Будто и нет войны. Внезапно Штернберг оглянулся вокруг, провёл ладонью по нескольким шезлонгам, выставленным на лужайке, наклонился, коснулся травы. Обрывки недавней — с час тому назад — беседы двоих человек таяли под свежим ветром с озера.
— Вы уже говорили здесь, — Штернберг обернулся к опешившему Шпееру. — Вы обсуждали с кем-то указ Гитлера. Взорвать промышленные предприятия, электростанции и газовые заводы, сжечь документацию, уничтожить запасы продовольствия, забить скот, спалить дома! Разрушить все памятники архитектуры! «Немцы не должны жить на оккупированных врагом территориях!» Санкта Мария и все блаженные! Объясните мне, дьявол всё побери, что тут вообще происходит? Что за разнузданное безумие? В наших руках оружие, которое даёт нам власть над самой историей! Какие, к чёрту, «оккупированные врагом территории»? Зачем этот сатанинский вандализм?!