Не дождавшись ответа, Штернберг подытожил:
— Ладно, всё ясно. Значит, может быть, и ничего. Но поляка я всё равно проверю. Теперь имею на это полное право. Что ж… — Он не спеша, обошёл Эдельмана по широкому кругу. — Только не надо, не надо источать такую ненависть, сударь. Мне ведь это может надоесть. Я ведь могу сделать и так, что вы ради меня жизнью будете готовы пожертвовать… Что, страшно? Не бойтесь, это довольно трудоёмкий процесс, а у меня мало времени, — Штернберг едва слышно усмехнулся.
Эдельман был землисто-бледен.
— А вы, оказывается, редкостная сволочь, рейхсмагиер.
— Не спорю. Вполне вероятно.
— Если у меня только появится возможность…
— У вас её нет и не будет. С этого момента я объявляю вас арестованным. За покушение на жизнь лица, находящегося при исполнении дела государственной важности.
— Но…
— Не беспокойтесь, это в рамках моих полномочий. А если группенфюреру будет угодно узнать подробности, и без меня найдётся достаточно людей, способных допросить вас — если понадобится, под гипнозом. Пойдёмте.
— Может, ещё руки за голову заложить? — зло спросил Эдельман.
— Если хотите — пожалуйста. Лично мне вполне достаточно того, что сейчас вы уже явно не расположены делать глупости.
Вайшенфельд
17 сентября 1944 года
Осенняя ночь затопила комнату, хлынув в настежь распахнутое окно. Всё дышало тонким тленом едва лёгшей на землю листвы и сыростью недавнего дождя. В черноте дрожали далёкие звёзды, словно там, наверху, бушевал ураган. Здесь же, внизу, было мертвенно-тихо: огонёк единственной свечи на низком столике у окна — свечи чёрной, как сажа, — был прямой и острый, словно наконечник стрелы. Пламя вздрогнуло, лишь когда в глубине комнаты отворилась дверь, — а затем, едва щёлкнул замок, снова вытянулось вверх.
Штернберг внёс в комнату медную чашу — в ней на углях тлела полынь — и поставил рядом со свечой. Зажёг тусклую лампу в углу, принявшуюся точить темноту ржавым светом. Несмотря на поздний час, он был при полном обмундировании, только всегдашнюю белую сорочку заменил чёрной. Низкий стол у окна покрывало грубое чёрное полотно. Вскоре стол оказался внутри чёрной фигуры: углём, против часовой стрелки, Штернберг начертил на полу равносторонний треугольник, начиная с вершины прямо под окном (оно выходило ровно на север). Обратившись лицом к окну, Штернберг тихо подул на чашу, вдохнув одуряющую горечь полынного дыма, и произнёс слова, которых прежде ему произносить никогда не доводилось.
Чёрное дело. Грязное. Для любого мага опасное по определению. А для работника «Аненэрбе» — к тому же крайне рискованное. Стоит ли?..