Штернберг как-то колюче взглянул на гестаповца.
— Да, от нашей славной полиции и впрямь ничего не скроешь.
— При чём тут полиция? — очень натурально удивился Зельман. — Вы же сами мне на днях говорили, что хотели бы получать длинные письма из дома. Длинные и обстоятельные. Да вот только никто вам таких писем не пишет.
— Я не так сказал.
— Неважно, смысл-то был именно такой.
— Да ладно, — Штернберг безразлично махнул рукой. — Я давным-давно понял, что привирать людям так же необходимо, как дышать.
— Обижаете, Альрих. — Зельман растянул губы в подобии улыбки. — Ну хорошо, положим, для мюнхенской полиции действительно было далеко не секретом, в каких выражениях почтенный барон предавал всяческой анафеме своего сына, вступившего в СС. А ведь вы, по сути, спасли его от ареста… Ну и глупец же он, наиглупейший из глупцов. Мне вот Бог не дал сыновей, а для меня было бы величайшей честью быть отцом такого сына, как вы.
— Спасибо, — тихо сказал Штернберг, не глядя на генерала. — Наверное, что-то в этом роде мне и надо было услышать… И, чтобы вы знали, я ни о чём не жалею. Да, — решительно повторил он, — я абсолютно ни о чём не жалею.