— Я готов дать вам время, мой фюрер… время на победу.
— Время и так работает на нас. В истории ещё не было коалиции из столь несовместимых элементов, подобной коалиции наших противников. Их противоречия обостряются с каждым днём. Если нанести здесь и там ещё пару тяжёлых ударов, то их общий фронт с грохотом рухнет. Надо лишь сражаться, не щадя себя, не теряя времени, и верить! — Фюрер расходился всё больше. Его согбенные, по-стариковски опавшие плечи развернулись, и он стал будто выше ростом. Из сверкнувших ледяной синевой глаз на Штернберга глядела пронзительная, алчущая пустота. — В этой борьбе Германия не должна проявить и минутной слабости, не говоря уж о том, чтобы — я ознакомился с вашим проектом — чтобы тянуть время… Если война не будет выиграна, значит, Германия не выдержала пробу сил и должна погибнуть — и тогда она погибнет неминуемо! Народ должен показать, что он достоин победы, должен пролить за неё кровь! А ваша задача — придвинуть к нам победу ближе, приблизить наше будущее.
Даже Гиммлер (судя по всему, основательно проболтавшийся насчёт того, о чём сам Штернберг пока едва смел говорить) — и тот был озадачен услышанным.
— Мой фюрер, — произнёс Штернберг твёрдо, — мои исследования касаются лишь выигрыша во времени. Либо его будет больше у нас, либо — у наших противников.
— Просто вы осторожничаете! Сразу видно, что вы учёный, — даже самый трусливый и никчёмный офицер моего Генерального Штаба будет порешительней вас!
Штернберг почувствовал себя припёртым к бетонной стене.
— Да, возможно, я излишне осторожен, мой фюрер. Я могу дать отечеству время на то, чтобы собраться с силами и затем вновь, с удвоенной мощью, обрушиться на врагов. Решение за вами.
— Народ должен уметь идти на жертвы!
— Прежде народ должен получить новое оружие, на производство которого требуется время.
Говоря так, Штернберг ощущал лишь мутный тёмный провал где-то внутри вместо положенного трепета. Зато Гиммлер трусливо поджался. Жаль, придворный фотоман встал к нему спиной — вот перепуганную рожу шефа сейчас бы и снять на плёнку, скакнула мысль. Болтун… Штернберг ожидал взрыва, бури, горного обвала. Но яростное зияние пустоты в глазах человека напротив вдруг померкло.
— Оружие… Да, на это нужно время. Все эти учёные и конструктора так долго возятся, они, прямо как мои генералы, никогда не бывают ни к чему вполне готовы, и им вечно требуется время! — Видимо, последнее фюрер счёл удачной шуткой. — А вы прямо сейчас поедете со мной. Мне не терпится взглянуть на это ваше устройство.
«Не подпускать его к Зеркалам. Ни в коем случае не подпускать». Штернберг, как в ледяную воду, с головой окунулся в воспоминания о том кошмаре, что разразился в прошлом году в Бёддекене. Если тогда установка начала кромсать на куски время и пространство только оттого, что пара эсэсовских генералов внесла в фокус Зеркал фотопортрет Гитлера — бледный биоэнергетический отпечаток оригинала, — то что же произойдёт, если в установку зайдёт сам фюрер? Что будет, если Зеркала многократно отразят мертвенную пустоту его иссушенной — или от рождения безжизненной — души? Клинок мертвящего ужаса кольнул в солнечное сплетение, прежде чем войти по самую рукоять.