— На том, что официальным следствием по этому делу занимаетесь вы. Я готов представить вам все доказательства — теоретические и вещественные.
— Только после того, как буду уверен, что вы их используете на суде, а не в качестве экспонатов для музея криминалистики.
Мун понял, что здесь, в лагере сенатора Фелано, надо быть осторожным. Рассказывая Олшейду о всех этапах своих поисков, он не упомянул ни признания Стивенсона, ни адресованного Нгуэну письма.
— Что ж! Насчет «Оранжевой стрелы» не берусь спорить. Может быть, вы и правы. Но тут есть очень слабый пункт — мотивы преступления. Допустим, что этот вьетнамец действительно вложил бомбу в шасси…
— Почему допустим?
— Потому, что идентичность найденного в его доме сплава со сплавом корпуса адской машины должна еще быть установлена экспертизой.
— Завтра это будет сделано. Не сомневаюсь, эксперты подтвердят, что я прав.
— Ладно, — продолжал Олшейд, отметив что–то в записной книжке. — До завтра еще целые сутки, но тем не менее я уже готов принять вашу гипотезу за аксиому. Но докажите, что преступление имело политический характер. Это могла быть личная месть. Тут вьетнамец, там вьетнамцы. Разве мы знаем, какие у них в жизни могли быть личные счеты?
— Доказательства? Пожалуйста. Мистер Брэдок получил в свое время угрожающее письмо. Речь шла о крупных вьетнамских ученых, которые собирались вернуться в Ханой.
— Можете не рассказывать. У вас есть это письмо?
— Секретарша Брэдока, к сожалению, не придала ему значения и выбросила.
— Почему—к сожалению? Могу вам показать его!
Олшейд вынул из ящика и небрежно бросил на стол лист бумаги, украшенный стилизованным желтым драконом. Мун пробежал письмо глазами. Никакого сомнения. Оригинал того самого письма, копию которого читала Мэри. Напечатан на ундервуде выпуска 1955 года. Точно такая же машинка была у Нгуэна. Подпись гласила: «Желтый Дракон».
— Как оно к вам попало? — спросил Мун.
— Очень просто. По почте, — Олшейд, усмехаясь, показал конверт с вытисненным на нем изображением желтого дракона.
— Адресован начальнику санарисской полиции! — еще больше удивился Мун.
— Как видите!.. Ну, что вы сейчас скажете? Получается, что южновьетнамские патриоты, взорвавшие, по вашему мнению, «Золотую стрелу» из–за этих ученых, не патриоты, а форменные идиоты. Если преступники заранее извещали бы полицию, чтобы та могла принять соответствующие меры, то на свете вообще не было бы преступлений, а мы с вами должны были переквалифицироваться в проповедников.
— Да… — промычал Мун. — Пожалуй, с этим письмом я сел в лужу.