— Но…
— Какой «но», кацо? Шени деда мовтха,[1] какой «но»! Я тэбэ, тупому, объясныл! Ыды к еуреям, грузынам, русскым, ани тэбэ то жэ самое скажут! — Диланян уже начал ругаться по-грузински, был у него такой пунктик.
— Ладно, Оганес, пока.
— Ызвыныс перед Ярыком. Он харошы чэловек! И пэрэд жэнщиной ызвыныс!
На следующий день Изя решил последовать совету Диланяна… насчет евреев и грузин. Изя был безнадежно туп, он просто не понимал, что если сдержанный и рассудительный Диланян уже повышал на него голос, то чужие в общем-то ему грузины и таты вполне могут накостылять за такое… Беда в том, что он считал грузинов и татов своими ближайшими друзьями.
— Комар в жопу, Гиви, — без должного задора в голосе начал приветствовать он тусовку.
— Барев, ахпер, — продолжил он, степенно целуя второго члена банды.
— Салям алейкум, шалом алейхем, привет, ребят, — завершил он.
В венах Изи не текла кровь Эркюля Пуаро, Шерлока Холмса или Пинкертона, но на словах «шалом алейхем» он просто обязан был заметить сильнейшее замешательство на лице человека, к которому было обращено приветствие. Ну, даже если он не был мимикрографом, то обязан был заметить, как этот человек вскочил и поперхнулся при его появлении. Как можно было не заметить выражение смертельного ужаса, а также моментально принятую защитную позу бывшего самбиста, мне понять не дано. Изя как-то пробрался через эту защиту и чмокнул человека в щеку…
Как вы уже догадались, человеком этим был Роберт. Его парализовал ужас. Он нутром понимал, что его гашишный кошмар, кумарный сказочник каким-то образом обрел тело и покушается на его психику. К тому времени он уже недели три не прикасался ни к каким подобным вещам, даже сигареты курить бросил…
— Ребят… Тут такое дело… — начал Изя. — Ярослав… В общем, он меня избил… ударил то есть…
— За что, Ызя? — удивился Зураб, который был шапочно знаком с Яриком.
— Ну, в общем, он мою телку увел… Я… Я хотел его ударить, но б-г (он произносил «бэ-гэ») обделил меня физической силой… Он меня толкнул…
— Ызя, нэльзя гауарыт про жэнсчин «тйолка», — возмутился Гиви.
Он находился вдали от своей матери и трех сестер, и всякое пренебрежительное слово о женщинах приводило его в негодование.
— Ладно, братан, — подытожил один из грузинов, — пойдем разберемся.
Процессия пошла к входу в анатомичку, где о чем-то оживленно беседовали Ярослав и Оганес. И никто опять не обратил внимания на Роберта Большого… Выражение лица последнего явно указывало на решимость идти до конца. Губы его шевелились. Роберт Большой молился…
— Шхели, брат, — поприветствовал Оганеса Шалико. — Как сам?