Мы влились в кафе. Внутри стояло множество столов, за которые рассаживались люди. Слева толпилась очередь за пятифунтовым чаем. Некоторые туристы, стоя прямо посреди зала, раскрывали свои коробки и ели.
Я вышел наружу. Во дворе за высокими столами без стульев завтракали те, кому не нашлось место в кафе. Отыскав свободное место, я поставил на стол свою коробку и стал ее распаковывать.
Передо мной, сразу за шоссейной дорогой, уходила к горизонту пустыня с похожими на карьерные разработки холмами. Двое египетских солдат стояли на краю шоссе лицом к нам. Их одежда шевелилась от ветра, надувалась пузырями и хлопала по ногам и рукам. У одного солдата «Калашников» был за плечами, второй опустил его стволом вниз. Оба лениво, устало смотрели перед собой.
Ветер дул мне в лицо. Он забирался под одежду, холодными пузырьками осыпал кожу. И при этом все вокруг было неподвижно: автобусы, жующие люди, солдаты. Земля тоже не шевелилась – казалось, она состоит из тяжелых глиняных комьев, приросших друг к другу.
Коричневая тишина и прозрачный ветер. Стоящая рядом со мной седая иностранка с морщинистой шеей пила чай из пластикового стаканчика, зажимая длинную юбку коленями между ног. Пять минут назад, полуобернувшись, я видел, как она подходит ко мне со своей коробкой под мышкой: ветер несколько раз взметал вверх ее юбку, открывая белые худые ноги, вместе с треугольником нижнего белья вверху, а иностранка улыбалась, открывая зубы, закатывала в ироничном изумлении глаза и словно произносила: «Хо-хо!»
«Мэрилин Монро…» – подумал я.
Мы поглощали каждый свой завтрак. Я очистил два вареных яйца, намазал пластмассовым ножиком джем на разрезанную булочку. Глотнул минеральной воды из пластиковой бутылки. Я чувствовал, как в моем солнечном сплетении съеживается и замирает душа – кажется, ветер пробирал холодом и ее. Мэрилин Монро, раскрывая рот и морща щеки, откусывала большими кусками многослойные сэндвичи. Ее душа молча смотрела сквозь плоский, тренированный в спортзале живот с дряблой кожей. Мы ели и вчетвером смотрели в пустыню, над которой вставал бледно-желтый рассвет.
Один из солдат, стоявших на краю шоссе, повернулся и отошел, исчез за автобусом. Второй бросил окурок и тоже ушел. Вероятно, сейчас где-то далеко впереди едут по коричневой потрескавшейся земле бедуины. В их сумках, болтающихся на верблюжьих боках, лежат гранаты, связанные девушки, пакеты со свежими человеческими органами и гашишем.
Я вспомнил песню Джима Моррисона «Испанский караван».
И вдруг подумал: а что, если прямо сейчас, доев яйцо и дожевав хлеб с джемом – неторопливо пойти прямо к этой пустыне? Обойти стоящий на пути автобус и быстро зашагать прямо в сердце коричневой пустоты, навстречу прозрачному ветру – такому холодному и свежему, словно там, в середине безжизненных песков, разлит океан. Никто и опомниться не успеет, как я буду уже далеко, перевалю за первый коричневый холм, потом за второй, третий… Кто побежит за мной – туда?