Паспортный контроль, такси, мелькание огней большого города за стеклом, о которое разбиваются капли дождя... Москва. Город, где он никогда не был счастлив.
Ольга ждала в больничном вестибюле. Коротко всхлипнув, припала к его груди. Грэм рассеянно погладил ее по спине, пробормотал что-то вроде «ну-ну, успокойся» и отправился на поиски лечащего врача. На Виктора, ее мужа, он даже не взглянул. От этого кренделя никогда не было никакого толку.
Все оказалось намного хуже, чем он предполагал. Доктор не надеялся, что Герман дотянет до утра. Он разрешил Грэму оставаться в палате сколько будет угодно, предупредил дежурную медсестру, дал номер своего мобильного и растворился в лабиринтах больничных коридоров.
Прежде чем занять место у постели умирающего, Грэм спустился вниз к сестре.
– Ты выдержишь? – всхлипывая, спросила Ольга.
Грэм посмотрел на ее красный нос, на мокрые глаза.
– Если он выдержит, то я тем более.
Коротко кивнул, повернулся и пошел к лифту.
Стерильное помещение, просторное и светлое. Резкий запах лекарств и болезни. Смертельной болезни. Запах страха, который испытывает каждый человек на пороге... чего? Новой жизни? Окончательного исчезновения?
«Потом не будет ничего», – сказала как-то раз его покойная жена.
И убила себя.
Ей не хотелось уже ничего, и она шагнула в это ничто. Без страха. Когда ее нашли в ванне со вскрытыми венами, на лице ее была улыбка. Потому-то Грэм не считал себя ответственным за произошедшее. Это был осознанный выбор. Эрос против Танатоса, и Танатос победил. А Герман? Жаждет ли он покоя или новых страданий в очередном воплощении?
– Герман, – произнес он, не слыша своего голоса. – Это я, Григорий. – Чья-то рука схватила его за горло. – Я пришел просить у тебя прощения.
Герман повернул голову и посмотрел на сына, которого не видел десять лет. Перед ним стоял высокий черноволосый мужчина в дорогом костюме, поверх которого был наброшен больничный халат. Модный писатель, эстет черной готики – книги его уже продавались, имя мелькало на сайтах издательств, на страницах журналов и газет.
– Подойди.
Медленно ступая, Грэм направился к кровати, но в последний момент струсил и остановился у окна. На подоконнике стояла пепельница со смятым окурком, который совсем недавно был тонкой дамской сигаретой с золотым ободком. Германа навещала женщина. Любовница? Эта мысль не вызвала у Грэма никаких эмоций, параллельно он отметил, что сбоку на пепельнице имеется трещинка с волос толщиной, а дождь, похоже, прекратился.
– Я могу закурить?
– Конечно.
Голос его Грэму не понравился, и, приподняв голову, он увидел, что Герман лежал, отвернувшись к стене, вцепившись пальцами в одеяло. Ч-черт... Впервые ему пришло в голову, что умирающий может страдать. Даже не так. Впервые он осознал, что в процессе умирания может страдать его отец, его друг, его любовница, он сам...