Выслушав Грэма, она довольно легкомысленно обронила, что основная его проблема в том, что он до сих пор презирает себя за мелкие и в общем-то вполне простительные грехи своей молодости. Строго говоря, это и не грехи вовсе, так, баловство... Тейяр де Шарден никогда не придавал плотским грехам особого значения, считая куда более серьезным грехом (пожалуй, единственным серьезным) грех гордыни.
«Вы так думаете? – прошептал он, не сводя с нее широко раскрытых темных глаз. – Думаете, я дни и ночи напролет грызу себя за то, что грешил против целомудрия? О нет, что вы. Я видел целомудренных людей, и поверьте, они не вызывали у меня ничего, кроме мимолетной жалости. Так жалеют калек или юродивых... Я не пытаюсь убедить вас в том, что все в моей жизни было правильно и мне не в чем себя упрекнуть. Но моя сексуальная распущенность – это последнее, что заставит меня краснеть от стыда».
«Вам всегда нравилось нарушать запреты, не так ли? Но чувство нравственной неполноценности возникает вовсе не из столкновения со всеобщим, в известном смысле произвольным моральным законом, а из конфликта с собственной „самостью“, требующей восполнения дефицита, для сохранения душевного равновесия».
Это заставило его призадуматься. Глядя в сторону, он машинально вертел свой браслет. Рита же смотрела только на него и с каждой минутой все яснее понимала, что это доставляет ей удовольствие и одновременно причиняет боль. Неужели и она угодит в этот капкан? Как специалисту, ей было хорошо известно, что сексуальные фантазии относительно пациента возникают у врача только в том случае, когда между ними отсутствует нормальный человеческий контакт. Фантазии эти являются своего рода компенсацией, при помощи которой бессознательное аналитика стремится помочь ему разобраться в характере пациента и преодолеть дистанцию непонимания.
Догадывался ли об этом Грэм? Размышлял ли вообще на эту тему? Собираясь на прием, он всякий раз одевался во что-то новое. Рите казалось, что она видела уже все его рубашки и пиджаки, но не тут-то было. Наступал очередной понедельник или очередной четверг, и он опять удивлял ее обманчивой простотой и неизменной элегантностью костюма. Ей хотелось думать, что он одевается для нее. Возможно, так оно и было. Даже когда он рассказывал о своих юношеских похождениях, ей казалось, что он намеренно сгущает краски, желая произвести на нее впечатление либо слишком дурного, совершенно неисправимого мальчишки (несмотря на то, что давно уже вышел из этого возраста), либо доброго и милого человека, который когда-то оступился и теперь вынужден из-за этого страдать.