Достиг ты степеней, признанья, денег,
Но срешь, по-прежнему, как троглодит.
Возьми-ка в руки тряпку, веник,
Тогда никем не будешь ты забыт:
Говно промой, и убери мочу -
И я, поэт клозетный, замолчу.
Наконец, приведу фрагмент политически не корректного, как сказали бы теперь, к тому же совсем уж матерного стишка на ту же тему:
Эй, молдаван! Здесь нету кукурузы, в которую ты мог беспечно срать.
Хоть пищу дал ты для клозетной музы, промой говно, е... мать!
Впрочем, в мужском дружеском кругу и не такое позволительно.
В дружеском кругу не вызывало протеста даже сочинение эпитафий. Вот примеры творчества моей кладбищенской музы тех лет:
Владимиру Алексеевичу Синяку
Здесь Вова Синяк
под землею
лежит.
Никем,
никогда,
он не будет
забыт:
Ведь каждой весной,
полноводным
ручьем
Вино
из земли
ударяет
ключом!
Вот еще один пример:
Анатолию Харлампиевичу Ротару
Ротару, Ройтман Анатол,
Тебе в Раю накроют стол,
Улчор вина преподнесут,
Кырнац в телеге привезут,
Кобзар сыграет "Чокырлие",
А над могилою твоей
Сойдется множество друзей...
Придут, и снимут пэлэрие.
Для случайного читателя поясняю: "улчор" - это глиняный кувшин, "кырнац" - это колбаса, "кобзар" - это скрипач, "Чокырлие" - название популярной народной мелодии, наконец, "пэлэрие" - шляпа. Все это слова из молдавского языка.
Вот еще одна, эпитафия, увы, грустная, поскольку Кеша уже умер:
Александру Валентиновичу Белоусову
Распутник? Праведник? Алкаш?
Непротивленец злу? Задира?
Всем ипостасям сим шабаш...
Спи, Белоусов Кеша, с миром.
Но тогда все это вызывало дружный хохот и служило поводом для достойного продолжения банкета. Теперь же, когда Кеши и в самом деле нет, в воспоминаниях всегда присутствует горечь.
* * *
Он был талантливым, умным, образованным и добрым. До самой смерти, наступившей внезапно, в возрасте пятидесяти лет, он никогда не изменял идеалам своей юности. В его доме все еще висел портрет Че Гевары, он по-мальчишески продолжал увлекаться восточными единоборствами, всю жизнь много читал, и читал только первоклассную литературу. Его познания в самых неожиданных отраслях знаний восхищали. Его мнение всегда было искренним и честным, его оценки глубокими и аргументированными.
Он был очень раним и застенчив, поэтому, защищаясь, многим казался, чуть ли не хамом. Он обожал своего знаменитого отца и свою талантливую мать, но, сохраняя стилистику нашей речи, стараясь не выглядеть "профессорским сынком" и "слюнявым интеллигентом", он мог даже о них говорить сурово. Он не изменил однажды избранному пути, не стал заниматься коммерцией, не стремился к другим берегам, продолжая ежедневно заниматься наукой, несмотря на полное понимание происходящей вокруг гибели.