Весь день Виктория ужасно волновалась, и, когда приехала на консультацию, ее буквально трясло. Она не могла понять, почему все‑таки решила обратиться за помощью, и уже жалела о содеянном. Когда она вошла в кабинет и опустилась в кресло, во рту была такая сухость, что казалось, язык присох к небу.
Доктор Уотсон производила впечатление спокойного и приятного человека. Ей было слегка за сорок, ее темно‑синий костюм был безупречен. С хорошей стрижкой и макияжем, она выглядела намного элегантнее, чем Виктория ожидала, а в глазах было участие. Она задала Виктории вопросы о ее детстве, об учебе в школе и колледже, а также о семье, спросила, живут ли родители вместе или разведены. Отвечать было легко, особенно про сестру. Рассказывая о Грейси, Виктория оживилась, и в ее глазах зажегся огонек. Она с удовольствием говорила о своей красавице‑сестре. Потом она рассказала доктору, что сама совершенно не похожа ни на кого из родни и даже в детстве считала, что ее удочерили, да и сестренка тоже так думала.
— А почему у тебя возникали такие мысли? — как бы между прочим поинтересовалась доктор Уотсон, сидевшая в мягком кресле напротив. В ее кабинете не было традиционной кушетки, только лежала коробка бумажных платков, что произвело на Викторию впечатление: неужели здесь все непременно плачут?
— Я всегда была не такая, как они, — сказала она. — Я ни на кого из своих не похожа. Они все темноволосые, я — блондинка. Форма носа тоже другая, говорят, я похожа на свою прабабушку, но, по‑моему, это отговорка. У родителей и сестры карие глаза, у меня — голубые. Я крупная, они все стройные. Я легко поправляюсь, к тому же я много ем, когда расстроена. У меня всю жизнь были проблемы с весом. — Тут она выпалила нечто такое, чего никак от себя не ожидала: — Всю жизнь я себя чувствовала в семье изгоем. Отец назвал меня в честь королевы Виктории, говорит, я была похожа на нее маленькой, когда родилась. А потом, в шестилетнем возрасте, я увидела ее взрослую фотографию и поняла, что имел в виду папа, — я была такая же толстая и некрасивая, как эта тетка.
— И что ты тогда сделала? — с сочувственным выражением негромко спросила доктор Уотсон.
— Разревелась, конечно, у меня просто сердце разрывалось. Я‑то думала, папа считает меня красивой, поэтому и назвал в честь королевы. А тут узнала правду. Папа все время надо мной посмеивался, а когда родилась сестра — мне тогда было семь, — сказал, что я была первым блином, который обычно выкидывают, когда понимают, как скорректировать рецепт, и во второй раз у них все получилось как надо. Грейси с пеленок была чудесным ребенком, и она‑то как раз очень похожа на маму, да и на папу, пожалуй. Я всегда была другая. Я была у них как тот блин, предназначенный на выброс. А она — как дар небес.