— Поворачивай! — кричал Акимов, схватив за морду лошадь вторых саней.
Разбуженный Лехиным крестьянин испуганно вскочил с рогожки и содрал с головы линялый и мятый картуз.
— Родные!..
— Поворачивай!
— Родные!.. Помилосердствуйте! Аль не хрестьяне?.. Аль без понятия вовсе! Второй месяц, как от хозяйства!.. Родные…
Его рыжими, под горшок подстриженными волосами играл ветер.
— Разберите, родные, по всей справедливости!.. — бабьим голосом молил подводчик, доставая из кармана шаровар какую-то мятую бумажку. — Ваши вот выдали… Не тронут, говорили… Сам писарь говорил… Потому, говорил писарь, законно мы действуем… А где ж законно, родные…
…«Дано сие крестьянину села Дьячье Орловской губернии Власову Антипу, — с трудом разбирал я замытые водой слова, — в том, что вышеупомянутый крестьянин Власов отпущен нами по несении наряда, что подписью и приложением казенной печати удостоверяется.
За к-ра 9 роты 1-го Ударного Корниловского полка — писарь неразборчиво».
Ниже:
«Декабря» — опять неразборчиво — «дня 1919». В правом углу удостоверения расползалась круглая ротная печать.
— Жаль мужика!.. — вздыхая над моим плечом, сказал Едоков. — Смотри-ка, орловский!..
— Всех жалеть будем…
— Всех, Лехин, не всех, а одного можно!.. Отпустим?.. Рыжебородого мы отпустили…
* * *
— Скажем, к примеру, большевики… — рассуждал второй подводчик, уже следуя за нашими санями. — Кому не известно!.. Обижают!.. Да все больше насчет скота и хлеба, а ваш брат и насчет шкуры не совестится.
— Насчет какой шкуры?
— А той, что под штанами… У мужика она хошь, говорят, и толстая, а все ж чувствительно…
* * *
Приморозило…
«За Уралом за рекой», — вполголоса напевал Едоков…
Наконец показался и Харьков.
— Пожалуй, в Харькове не разживешься… Лавки, пожалуй, закрыты… Идем! — сказал я, взял снятую с Акима упряжь и вместе с Едоковым пошел в маленькую, покосившуюся хату, одиноко стоящую на краю дороги.
В хате было темно.
— Здорово, хозяин!
— Здравствуйте, товарищи, здравствуйте!.. — кланяясь седой, приглаженной головой, ответил мне с лавки старик хозяин. — Здравствуйте… наконец-то!..
По малиновой тулье моей фуражки он принял меня, очевидно, за красного.
— Постой! Товарищи придут через час. А пока вот что, старик, — угости хлебом! — Я бросил на лавку упряжь. — Возьми вот… Заместо денег это!..
— Нам, товарищи, что деньги… Мы…
— Да кадеты это! — перебил старика чей-то угрюмый голос из темного угла хаты.
— Ще кадеты?..
— Всем, старик, и кадетам пожевать хочется. А ну, старик, дашь, что ли?.. — Я торопился.
— Верно это!.. На то нам господом-богом и зубы даны… Хочется… а как же?.. Это ты верно говоришь! — Старик подтянул портки.