Рядом с корниловцами, на другой стороне скользкого от замерзших нечистот коридора, стоял эшелон курских беженцев.
— Лиза!.. Господи, неужели ты не понимаешь!.. Лиза! Ведь не до удобств теперь!..
— Серж!.. Мой Серж!.. Я больше не могу! Не могу-у! Я шел к начальнику станции.
— Господи!.. За что? — опять приглушенно донеслось из-за дверей закрытой теплушки. — Господи!.. О, наша несчастная, многострадальная, русская интеллигенция!..
— Ти-ли-бом, ти-ли-бом, повстречался я с жидком! — пел какой-то молодой корниловец, растягивая разбитую и трепаную гармонь.
…А на станции — в залах — лежали больные. Воздух в залах был сперт и душен. В разбитые окна дуло.
— Эй, ноги!.. Сторонись, ошпарю!
— На полатях, что ль?..
— Господи!..
— Твою мать, вдарю!..
И тут же, сквозь стон, крик и ругань — бесконечно долгое:
— Пи-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-ить!..
* * *
— Ксения, к вечеру мы будем в Лимане. Счастливо. Не поминайте…
— Ти-ли-бом…
— Мы, Ксения, двинем на Славянск. Оттуда на Лозовую. Думаю, на Лозовой мы найдем дроздовцев.
— Ти-ли, ти-ли, ти-ли бом…
— Едоков, да подсоби же! — У меня уже не было сил без помощи взобраться в теплушку.
— Поручик, я не могу бросить вас так… в таком состоянии.
— Глупости, Ксения!
— …тили-бом, — оказался военком!..Ухватив меня под мышки, Лехин и Едоков подымали меня в теплушку.
— Понимаю, голубчики, понимаю!.. Как не понять!.. Да много теперь сахару этого!.. Все везут!.. Нам бы сатину, голубчики, аль ситцу… Дорого теперь хлеб-то!..
И снова поезд отходил от станции, волоча вдоль снежных канав полосы взрытого ветром дыма.
Наша теплушка шла в хвосте корниловского эшелона. Паровоз мы бросили нечем было топить. Машиниста отпустили.
Над крышей теплушки бежал ветер. Один из волов выдавил рогами прогнившую доску стены. Сквозь пробоину валил сухой мелкий снег.
Я лежал на полу. Кутался в шинель. Иногда бредил. На пулемете возле меня сидела Ксана.
— Поручик, я не оставлю вас…
Она играла пулеметною лентой. Вдруг встала, подошла к волу и прижалась щекой к его широкой шее.
— Не оставлю… никогда!..
За дверью бежали снежные дали… «Ксана!.. — думал я. — Ксана!.. Милая!..»
…А в Лимане мы расстались…
Когда Ксана ушла, капитан-первопоходник вдруг очень обеспокоился моим здоровьем.
— Нет, поручик, здесь вы лежать не можете… Дует, снег… А у вас тиф… я знаю… Я устрою вас в теплушке с печкою. Хотите? Переговорю с капитаном Мещерским, — мой хороший знакомый, — вмиг… Хотите?
Он ушел, и вскоре меня отвели в одну из теплушек корниловского эшелона.
— А за пулеметы не извольте беспокоиться, господин поручик, — уходя назад в нашу теплушку, сказал мне Едоков. — Ну, значит, до следующей станции. Изведывать будем…