— Нахал!
Но в женском голосе не было ни злобы, ни раздраженья.
— Поручик хочет.
— «Мадам хохочет…» — запел, засмеявшись, третий голос.
А мимо нас, мимо девицы с нарциссом и ее влюбленного студента, мимо высокого поручика с сердитым басом и его щуплой, смеющейся барышни шла, флиртуя и улыбаясь, богато разодетая, праздничная толпа.
Но вдруг толпа вздрогнула. Влюбленный студент бросил девицу и, работая локтями, метнулся в переулок. Бросились назад и три каких-то щеголя в кепках. Коммерсант в котелке быстро обернулся. И еще раз — в другую сторону.
— Где? господи!.. — Его толкнули.
— Стой!.. — неслось из темноты за дворцом командующего флотом. И опять: — Сто-ой!..
Рассыпавшись в цепь, офицерская рота нашего полка уже окружала толпу.
Офицерская рота производила мобилизацию.
Гурали Мильтоныч, толстый, седой армянин, хозяин квартиры, в которой стояли ротный и штабс-капитан Карнаоппулло, разливал водку.
— Христово воскресенье — значит, воскресенье!.. Пей, ребята!.. — кричал ротный. — И что такое жизнь офицера?!. Вот ты… Ты вот скажи!.. — И, взяв подпоручика Морозова за ворот гимнастерки, он перегнул его через стол. — Ты у нас философ… Ну и скажи: что такое есть жизнь офицера?..
— «…Видел он, что Русь свя-та-я», — пел штабс-капитан Карнаоппулло, развалившись в косом от старости кресле.
— …свя-та-я… Садись, душа моя Нина!.. Не святая ведь!.. А?..
Нина, полногрудая, прыщавая дочь хозяина, придвинула стул. Штабс-капитан быстро ее обнял.
— Баб святых не бывает!.. — И, икнув, запел заново:
Видел он, что
Русь свя-та-я
Угасает с каж-дым днем…
Нина!.. Вы любите дроздовцев?.. Он — это генерал Дроздов-ский… Господа, за генерала Дроздовского: ура!..
Но поручику Ауэ было не до генерала Дроздовского.
— И ты?.. И ты сказать не хочешь, что есть наша жизнь офицера?.. Ты?.. Философ?..
Уга-са-ет с каждым днем,
Точно свет…
Точно свеч-ка до-го-ра-а…
Нина, вы любите свечки?.. — Засмеявшись, штабс-капитан навалился на Нину плечом.
— Свечки, вы понимаете?..
…Хозяин-армянин разливал водку.
— Пьешь?
— Пью, — ответил мне глухо подпоручик Морозов. — А ты?.. Пьешь?..
— Пью.
— Мало пьешь!..
Ротный вскочил и замахал бутылкой.
— Сюда!.. Сюда иди!.. Пей!.. Не хочешь?.. Садись, немчура, — пей!.. А ты, немец, барон Врангель ты!.. Вильгельм!.. Пей, твою мать, Deutschland uber alles… твою…
— Russland uber alles…[4] — закричал остановившийся в дверях подпоручик Ивановский.- Russlannnnd!..
…А хозяин-армянин все разливал и разливал водку.
Мокрая после дождя улица блестела под солнцем. На другой стороне, около ворот двухэтажного дома, стоял мальчишка. Мальчишка тянулся к ручке звонка. Но она уплывала из-под его рук. Какой-то нищий шел на костылях через улицу. Костыли были кривые, как коромысла. Коромысла гнулись.