— И какие же это могут быть улики? — с тяжеловесным сарказмом произнес инспектор.
— Этой улики у меня тогда не было, была лишь интуитивная догадка… Но сегодня утром я пошла к нему домой, чтобы… и когда я увидела картину мистера Монтегю…
— Мисс Лэнгтон, — прервал меня инспектор, — у вас явно слишком натянуты нервы. Я не стану дольше вас задерживать — в настоящий момент. Но мне нужно будет поговорить с вами снова, и мне необходимо просить вас не покидать Лондон без того, чтобы сообщить нам совершенно определенно, когда и куда вы уезжаете. А теперь, если бы вы могли спросить вашу горничную про платье?..
Все, что я когда-либо читала об ужасах тюремного заключения, вдруг вспомнилось и не покидало меня вею ночь: грохот захлопывающихся железных дверей, громыханье цепей, тьма, холод, грязь, немыслимая вонь; крики сокамерников, рев толпы, когда меня, в наброшенном на голову мешке висельника, влекли на эшафот… Когда я наконец очнулась от страшных снов, заря уже разгоралась новым прекрасным восходом, а я лежала, ожидая, чтобы в дверь застучали полицейские. Я обещала Эдвину встретиться с ним в середине дня и поняла, что мне следует отправить ему письмо первой же почтой, рассказав о том, что я совершила и почему меня может не оказаться на условленном месте. Но нужные слова не приходили, и после того как я разорвала с полдюжины неудачных попыток, ничего иного вроде бы не оставалось, как снова лечь и заставить себя заснуть. Но вскоре Дора постучала ко мне в дверь и сообщила, что заходила какая-то дама: она не пожелала назвать себя, но сказала, что хотела бы поговорить со мною наедине, и станет ждать меня у скамьи на вершине холма Примроуз-Хилл.
С колотящимся сердцем я тихонько спустилась по лестнице, вышла через садовую калитку и пошла наверх по росистой траве — в лучах солнца капли блестели на ней словно алмазы. Наконец я дошла до гребня холма и увидела женщину в темно-синем платье; на спинку скамьи рядом с ней был брошен дорожный плащ. Высокая худощавая женщина с поразительными чертами лица — та самая, что открыла мне дверь дома Ады Вудворд. Когда я подошла поближе, она поднялась со скамьи, и я увидела, что она очень бледна.
— Мисс Лэнгтон, мы снова встретились. Мое имя — во всяком случае таким оно было до вчерашнего дня — Элен Норткот, но я думаю, вам лучше знать меня как Эленор Раксфорд.
Я смотрела на нее во все глаза, потеряв дар речи, буквально впивая каждую черточку ее лица. Ее глаза, как я теперь разглядела, были нежно-карего оттенка, с зеленоватыми крапинками. Сейчас ее голос звучал несколько иначе — ниже, культурнее, чем мне помнилось: йоркширские интонации исчезли.