— А теперь?
— Сейчас слишком многие кричат, что боролись с нацистами. Она не хочет быть в их числе. Она считает, что просто делала, что положено честному человеку.
Девушка подняла голову и посмотрела на Сергея своими бездонными зелеными глазами.
— Я представляю, как вы должны нас ненавидеть…
Мельников задумчиво посмотрел на собеседницу и прикурил новую папиросу. Ненависть? Была она, конечно. Без нее бы победить не сумели. Когда-то, в самом начале, казалось — вот придем в Германию и всех истребим. Но потом все оказалось сложнее. В конце-то концов, в одном из отрядов сражался взвод немцев. Не каких-нибудь наших, поволжских, а самых настоящих — из Германии. Их двинули на карательную операцию — жечь дома и расстреливать всех, кто подвернется под руку. А они не захотели. Пристрелили своего лейтенанта и ушли в лес. И такие попадались.
— Когда я был в партизанах… — начал Мельников.
— Ты был в партизанах! Ой, как интересно! — оживилась немка.
Мельников посмотрел на девушку внимательнее. Она все более и более его интересовала. В самом деле. За время своей службы в комендантском взводе Сергей успел пообщаться с немцами, которые теперь больше не являлись врагами. С мужчинами он выпивал и закусывал. С женщинами спал. У них у всех был в глазах страх. Чувствовалось — они боялись, что этот русский солдат в любой момент может перестать быть мирным — взять автомат и заставить ответить за все. А вот эта девушка не боялась. Она смотрела на Мельникова как на какого-нибудь дракона, который почему-то в данный момент не пышет огнем — но при этом его не боялась.
— Я слышала про партизан. Брат моей одноклассницы пришел в отпуск после ранения. Он не мог спать. Просыпался с криком «партизаны»! Но я думала — партизаны — это все огромные бородатые мужики…
Мельников лишь усмехнулся. С бородами у партизан было по-всякому. В некоторых отрядах и в самом деле пошла мода отращивать себе растительность на лице. Но «казахи», как называли себя ребята Аганбекова, всегда считали себя воинской частью. А потому брились и стриглись как положено по уставу. Но разве дело в бороде? Мельников вспомнил Славу из Ленинграда. Этакий хлипкий сутулый очкарик. Посмотришь — вроде соплей перешибешь. Но вот эшелон с «тиграми» грохнул все-таки он. Поезд застрял на мосту. Взрыв не получился — что-то в этих адских машинках, заложенных под фермами моста, не заладилось. Пути впереди были разобраны, но сзади, черт его поймет откуда, подоспел немецкий бронепоезд. Из грузных железных башен торчали зенитные двадцатимиллиметровки, которые мигом отогнали отряд от полотна. А Слава все-таки пролез — что-там исправил — и крутанул машинку. Взрыв грохнул — мост грузно осел — и с него повалился эшелон. Огонь был в половину неба. В реку, которая уже пылала от рухнувших туда цистерн с горючим, валились платформы с танками. А вот Слава так там и остался. Никто не знал, что с ним произошло — бронепоезд все еще торчал возле моста. Пришлось быстро убираться, пока эти поганые пушки не оставили от отряда одно воспоминание. И ничего от него не осталось. О тех, кто погиб на фронте, хоть похоронки писали. И представляли посмертно к наградам. Но какие в партизанском лесу похоронки?