Он посветил на нее фонариком. Эта арочного типа дверь была очень тяжелой, обшитой плотным слоем дерева и металла, и Алексей подумал, что в нее стучаться и вовсе бесполезно. И тут его босые ноги уловили слабое шевеление воздуха, просочившегося в щель между полом и этой дверью.
— Фу! — с облегчением вздохнул он, подумав, что хоть тут ему удастся вдохнуть глоток свежего воздуха. Он перенес солому поближе к щели и прилег, облокотившись на дверь. И вдруг, к его великому удивлению, она стала медленно отворяться под тяжестью его тела, впуская в душную темную коморку не только поток свежего воздуха, но и дневной свет.
Алексей вскочил на ноги и заглянул в приоткрытую дверь. Перед его взором предстала просторная светлая горница с большим прямоугольным столом посередине, покрытым добротной суконной скатертью красного цвета. У стола по обе стороны стояли широкие дубовые лавки. Вдоль стен тоже повсюду стояли лавки, не считая только того места, где возвышался двухстворчатый массивный шкаф.
— Ничего себе! — удивился он. — И почему бы мне сюда не перебраться?! Не убьют же, в конце концов!
Алексей подхватил калиги и котомку, после чего несмело вошел в обнаруженную им комнату.
Он расположился на самой ближней к двери лавке у стены, решив вздремнуть, и подложил под голову котомку. Вскоре бессонная ночь и утомительная экскурсия по Москве, дали о себе знать, и он, свернувшись калачиком, преспокойно себе уснул.
А в соседней комнате, где находилась приемная делопроизводителей Приказа тайных дел, сидели Никита с Иваном. Они ожидали, когда появиться отлучившийся по служебным делам, окольничий Савелий Никонорович Бобруйский, заведовавший этим учреждением, которому они и решили передать с рук на руки своего арестанта, объявив об особо подозрительном его поведении. Дьяки и подьячьи, находящиеся тут же в приемной комнате, которые и составляли основной штат работников, посмеивались над стрельцами, ибо никто из них не предал особого значения их рассказу о том, что сему юнцу ведома дата смерти царя Алексея Михайловича.
— Да мало- ли кто чего взболтнет, а Никита Семенович? — сказал опытному стрельцу подьячий Афанасий Серебренников. — Их, болтунов-то вон сколько ноне развелось, хоть все приказы ими заполняй до отказа.
— Одно дело что сболтнуть, и совсем другое дело как! — Многозначительно заметил молодому служащему Никита. — Да и говорит он уж зело странно, я на своем веку отродясь таких речей не слыхивал, даже от иноземцев.
— А, может, он и впрямь ума лишился, как тебе девка поведала? — Высказал свое предположение дьякон Иван Головинов. — Может от умалишения он и речи ведет особо странные?