Зареченцы стояли у опушки деревни, прислушиваясь к свисту, доносящемуся с поляны, и вскоре, открыв рты от изумления, увидели, как три загадочных объекта незнакомцев дружно, друг за другом, поднялись ввысь, стремительно превратившись в туманные коконы, а потом в едва заметные точки и исчезли из виду.
— Ну и чудеса! — изумленно воскликнул дед Борис, и покачал головой.
— Это ж надо, чего привелось увидеть на старости лет!
— Да! — вторил ему Степка юродивый. — Вот те и диво, как на ладошке! Скажи какому незнакомцу, нипочем не поверит!
— А, что, Кузьма Митрофанович, не сказывали они тебе об том, что, может, когда и возвернуться? — осмелившись, спросил у титуна дед Борис.
— Не сказывали! — сухо ответил ему Кузьма и нахмурил брови.
— Улетели и улетели! Чего почем зря языками-то молоть! — строго заметил он односельчанам. — Расходитесь ужо, да и за дела принимайтесь, нечего тут стоять!
Люди, неохотно вняв его повелению, медленно потянулись к деревне, то и дело оглядываясь назад, словно ожидали еще какого-то чуда, и, переговариваясь между собой, обсуждали исчезновение загадочных незнакомцев.
— И ты кончай реветь! — строго прикрикнул Кузьма на Софью, у которой по щекам катились слезы.
Онисья, которая и сама была расстроена не меньше дочери, участливо положила руку ей на плечо.
— Успокойся, Софьюшка, будет ужо! — нежно прошептала она девочке на ухо. — Вишь тятя сердится, ему это не по нраву!
И тут, Марийка, все еще стоящая лицом к поляне, и не сводящая взгляда с небосклона, словно очнувшись от забытья, неистово зарыдала.
— Да вы, что, все с ума посходили?! — строго воскликнул Кузьма. — Развылись, будто на похоронах!
Онисья подошла к Марийке и обняла ее.
— Ой, мамка, ой! — еще пуще зарыдала Марийка и уткнулась мокрым лицом Онисье в плечо.
— Да, что ты рыдаешь-то, они тебе чай не родня! — слегка смягчился Кузьма, глядя на неистовое горе, охватившее старшую дочь.
— Ой, тятенька! Люб он мне! Ой, как люб!
Кузьма удивленно поднял брови.
— Ну, что ты так смотришь? — упрекнула его Онисья. — Неужто и сам не приметил, как она, бедняжка моя, к нему присохла?
— К Алешке что ли?
— А то к кому ж еще?!
И Онисья, махнув на мужа рукой, уткнулась в плечо Марийке, а потом и сама зарыдала.
Кузьма же, глядя на своих рыдающих женщин, досадливо поморщился, и резко от них отвернувшись, направился к дому.
Они все еще стояли на опушке и утешали Марийку, когда до их слуха долетел отдаленный цокот копыт.
Онисья выпустила из объятий дочь и устремила взор на тропу, уходящую вдаль.
— Никак кто-то скачет?! — сказала она, увидев показавшихся вдалеке всадников.