Натан не издал ни звука, пока она снимала тряпицу с его спины.
— И как это выглядит? — Он казался спокойнее ее.
— Э… ужасно. Но по крайней мере, кровотечение прекратилось.
Более или менее.
— Намазать этим составом ткань?
От мысли о том, что ей придется прикоснуться к открытым ранам, Клеменс сделалось нехорошо.
— Да.
Пока она трудилась над тканью, стараясь как можно ровнее положить слой мази, в каюте царила тишина. Закончив, она взяла ткань за два уголка и подошла к койке.
— Клеменс, ты плачешь?
— Да, — призналась она.
— От твоих слез у меня спину щиплет.
Опять этот смешок.
— Извини.
Клеменс накрыла спину Натана тканью, стараясь не обращать внимания на его сдавленные стоны. Потом присела рядом.
— Мне так жаль… Я хочу сказать, жаль, что я оказалась такой дурой. Прости, что нарушила обещание, за то, что они сделали это с тобой.
Схватив кусок простыни, она утерла слезы, сердясь на себя за свою слабость. Натану не нужно ее нытье, ему нужен покой и сон. Обмакнув чистую тряпку в холодную воду, Клеменс принялась обтирать ему лоб.
— Ты поступила так, как считала нужным. Ты не просила меня вмешиваться.
— Но я знала, что могу рассчитывать на тебя, — призналась она. — Думаю, не будь я в этом уверена, вряд ли сделала бы это.
Неужели он простит ее? Клеменс не могла в это поверить.
— Значит, ты мне все-таки доверяешь? — спросил Натан, открыв глаза.
— Всем сердцем.
Он пробормотал что-то, но Клеменс не разобрала слов, и снова погрузился в забытье. В какой-то момент задремала и она. Пробудившись, Клеменс почувствовала, что все ее тело затекло, затылок ломило. Она встала, потянулась. В иллюминатор светило солнце. Койка напротив была пуста.
— Натан!
— Я здесь.
Он вышел из чуланчика, вокруг бедер обмотана простыня. Чувствуя одновременно гнев и облегчение, Клеменс набросилась на него:
— И что ты, по-твоему, делаешь? Как ты рассчитываешь поправиться? Немедленно возвращайся в постель!
Даже под загаром, покрывавшим его лицо, видно было, как он покраснел. Двигаясь медленно и неуверенно, как старик с приступом артрита, он подошел к стулу и сел.
— Есть кое-что, что мужчина не может сделать, лежа на животе, — пояснил он, не обращая внимания на ее негодующий возглас. — И мне нужно двигаться.
— Зачем?
— Потому что я должен быть на палубе. Не могу же я управлять кораблем, лежа ни койке.
— Зачем тебе на палубу? Я скажу капитану Мактирнану, что у тебя лихорадка. Она у тебя и вправду есть, не вздумай отрицать. Скажу, что ты не сможешь помочь ему завтра. Это его вина. Если бы этот человек не был безумцем, он бы не наказывал людей.