— А что сэр Иствин?— бабушка смеется.
— Целовали руки и кланялись, — объясняю я еле слышным шепотом и пунцовею от смущения. Тонко начинает звенеть предупреждение-напоминание: Гинни-Гинни, это сон, только сон — и призрачный силуэт склоняется над моей рукою. Я зажмуриваюсь на мгновение и теряюсь между прошлым и будущим; уже когда-то давно отзвучал этот разговор, но тогда он закончился по-другому.
А сейчас… сейчас я говорю о поцелуях, но думаю вовсе не о пышно завитых седых волосах сэра Иствина. Что-то ускользает от моего разума, но бабушка — если это и вправду она — смотрит на меня и понимает, кажется, абсолютно все, даже то, что я сама не знаю. Губы ее недовольно поджимаются. Темные пятна на месте глаз становятся еще чернее.
— Поклонники… У тебя всегда будут поклонники, Гинни. Но тебе придется хорошенько подумать, чтобы различить тех, кому нужна графиня, наследница состояния — и тех, кто видит перед собою лишь Виржинию-Энн. Лжецы так сладко поют, Гинни…
На меня накатывают смутные воспоминания, полуоформленные образы — колдовская зелень глаз, взгляд прямой и открытый, улыбчивые губы, мимолетное прикосновение горячих пальцев к лицу.
— Лжецы?
— Иногда и отраву наливают в сверкающие сосуды. Пригубишь — и окажешься во власти злого рока. Гинни, Гинни, как уберечь тебя? Что сказать и сделать?
Речи Милдред становятся все неразборчивей. Теперь уже все ее лицо — сплошное туманное пятно, из которого льются слова. Мне жутко смотреть на нее, и я отворачиваюсь. По коже пробегает волна мурашек, и почти тут же сырой ветер захлестывает меня порывом, будто бьет наотмашь рукавом по лицу. Я щурюсь. Слезы холодят уголки глаз.
Восточный край неба клубится густой черной пеленой с ярко-белыми, тонкими отсверками молний. Это тоже жутко… но далеко. Можно пока смотреть.
— Гроза идет, — ровно произносит леди Милдред.
Это сон. Просто сон. Но он оказывается вещим.
Все четыре следующих дня шел проливной дождь; Бромли выстыл, как бедняцкая каморка, где сырые сквозняки уныло гуляют между каменных стен. Вечером с Эйвона выползали белесоватые клубы тумана и пышной шапкой укрывали город. К полудню тусклое солнце немного рассеивало густую пелену, и можно было даже разглядеть неясные силуэты прохожих на другой стороне дороги. Впрочем, люди вообще встречались нечасто — кто захочет лишний раз оставлять домашний уют в такую погоду! Автомобили и кэбы тоже почти исчезли, и только омнибусы, как и прежде, грохоча раскатывали по мощеным улицам.
Впрочем, «Старое гнездо» не могло пожаловаться на отсутствие посетителей. И если на прошлой неделе необыкновенным спросом пользовались прохладительные напитки, то в последние дни гости чаще всего просили горячий и сладкий кофе с молоком, а редкие ценители вспоминали о черном, с солью и перцем. Дважды забегал Эллис, прямо со служебного входа — перехватывал что-нибудь съедобное, коротко отчитывался, как там идет расследование — и вновь убегал, давая Георгу повод повторить излюбленную фразу: «Мистер Норманн еще беду к нам приведет, леди Виржиния!» Сомневаюсь, что Эллису было дело этих слов, ведь на него «повесили», как он выразился, еще одно дело — об убийстве в доме зажиточного фабриканта.