Правда, с другой стороны, разгром отборной группировки фашистских войск мог облегчить его, Кройцера, задачу: очень интересно, как психологически справится разведчик противника, если он, конечно, сюда прибудет, со своим чувством радости, утаить которую гораздо труднее, чем печаль, горечь, разочарование?
Первым на объект прибыл инженер Ширмер. Это был довольно пожилой человек с потертым слабовольным лицом и большой лысиной, одетый в старый, но аккуратно выглаженный костюм и длинное темно-зеленое пальто.
Кройцер поручил Ширмера заботам своего помощника, а вече-, ром сам вошел к нему в номер, представился и пригласил гостя провести вместе с ним вечер в баре гостиницы. Выбор напитков в этом захолустье был весьма ограничен, и им пришлось довольствоваться немецким «вайнбрандом» — жалким подобием французского коньяка.
Ширмер несказанно удивился тому, что во Франции нельзя «организовать» коньяк, но «вайнбранд» пил исправно и вскоре совершенно захмелел. Такой поворот дела совершенно не устраивал Кройцера: он никогда не прибегал к такому дешевому" методу в работе со своими подопечными, а предпочитал вести игру на высоком, по его мнению, интеллектуальном уровне.
Ширмер бессильно опустил голову на стол и неожиданно заплакал. Брезгливо улыбаясь, Кройцер приказал официанту подать стакан воды. Ширмер залпом выпил воду и, размазывая слезы по щекам, стал торопливо изливать душу Кройцеру.
— Ведь я знал, знал, — пьяно вздыхая, говорил он, — что этим все кончится. Ведь я, господин Макенрот, был однажды в России. Да, да, красные увлечения юношеских лет. Черт возьми, я видел их в лаптях! Нас повезли на одну стройку. Они таскали землю в мешках, как муравьи, шатались от голода, но таскали. Я смотрел все время на их лица. Нет, никакой рабской покорности, подавленности! Вам, наверно, трудно меня понять: вы вряд ли были в России. Но эти мужики, эти мужики! Студентом я прочитал всего Достоевского и думал, что знаю эту проклятую страну. Прошло почти четырнадцать лет с тех пор, но лица этих мужиков мне запомнились на всю жизнь. Их нельзя брать в плен. Их надо вешать, расстреливать, вешать, расстреливать…
С Ширмером началась истерика. Кройцер приказал доставить его в номер и быстро ушел из бара. По дороге домой он саркастически улыбался: если этот Ширмер разведчик или агент, значит, он величайший мастер перевоплощения, лучший ученик Станиславского или кого там еще, а он, Кройцер, ничего не понимает в своем ремесле.
На следующий день, вскоре после обеда, Кройцера вызвали к генеральному директору объекта Неккерману. У того в кабинете сидели двое. Один немолодой, в отлично сшитом штатском костюме, другой — немногим старше тридцати лет, в черной форме СС, со знаками различия хаупщтурмфюрера на петлицах. Лицо его Кройцер сразу же узнал. Это был Линдеман, а тот, старый, наверно, его тесть.