«Топай сам», — не дала она тогда окончательного согласия на уговор.
Поймалась.
— Какая же ты зараза!
Обвила шею. Сама отыскала губы, успев лишь сладостно прошептать:
— Убью!
Стояли долго, пока по ногам не чиркнули тележкой: если пассажиры обходили их с равнодушным пониманием, то шнырявшим вдоль поезда носильщикам объезжать препятствие было недосуг.
— Почему ты меня все время обманываешь? Не стыдно?
— Смешно.
— Дерзишь? И почему я тебе верю?
— Потому что ты… А еще раз топнуть ножкой?
— Не буду! — топнула она поочередно двумя. — Какая я?
— Как крест на церкви — только молиться.
— А целоваться?
— Прочь! С дороги, — на этот раз их задели и едва не увлекли за собой перехваченные липкой лентой тюки, похоронившие под собой мчавшуюся под уклон тележку.
— Все меня обижают! А ты — в первую очередь. Зачем придумал какого-то Володю? Все, уходи, — вцепилась в куртку, зарылась лицом в ее мягкую фланель, отыскав местечко между пуговицами и знаками. — Я тебя не знаю, я жду у пятого вагона Володю в белом плаще. С гостинцами от тебя.
— Пойдем ждать вместе.
На самом деле потащил прочь от перрона — от брюхатых тележек носильщиков, от зазывавших почти даром отвезти в любую точку столицы бескорыстных таксистов-частников, от готовых всего лишь за монетку предсказать судьбу наичестнейших цыганок.
— Хочу гостинцев, мне обещали, — упираясь, капризно не соглашалась она.
— Чупа-чупс, — попросил Олег у лоточницы.
Развернул на ходу фонарик на палочке, но карамельку сунул себе в рот.
— Эти конфеты для твоих зубок вредны.
— Какая же ты гадина! — дотянулась, ударила по спине сумочкой. — И совсем не любишь меня. И не поцеловались еще.
Как хотелось — не получилось. Это на перроне, при встрече или проводах, окружающие спокойно воспринимают любое проявление чувств. Но отойди чуть в сторону от вокзала, и ты со своими эмоциями — уже объект насмешек или зависти. Если не хуже: проходившая мимо монашка, молча упрекая их в бесстыдстве, принялась истово креститься.
А они не нехристи — они просто сумасшедшее количество времени не виделись!
Но все равно перешли на тайнопись: он топнул ногой, и она, кивнув для пущей убедительности, тоже. Он демонстративно закатил глаза: надо подумать. Она сжала кулачки: все-таки я тебя когда-нибудь точно убью. Сдернул покаянно с головы черный берет морского пехотинца, сложил в мольбе руки: только не сейчас. Взгляд в сторону: ты мне вообще не нужен!
— А я и не к тебе, может быть, приехал, — Олег вновь залихватски водрузил берет и демонстративно уставился на блестящую, туго натянутую куртку на ее груди.