— Тогда объясняй!
— Чего объяснять? Урожай в самом деле огромный. И не убирает никто. Не видели, что ли? Под деревьями красно от яблок и прочего. Осы кусаться перестали, от обжорства падают на лету! В сады скот забредает и жрет. И после травы переварить падалицу не может. Копыта у них крючит, животы раздувает — и капут, заворот кишок.
— Ужас! Неужто такое от фруктов бывает?
— Глянь! Признался-таки, что козел, — боится! — резюмирует опасения напарника благодушествующий Достоевский.
Жорж по старой привычке этой язвы не замечает.
— А местами падалица и вовсе слоем бродит, бакш от браги до небес стоит! Скотина, нажравшись, лежит пьяная в стельку. Последний раз ехал — десяток овец у осыпавшегося виноградника видел. Никакие. Даже стоять не могли. Хозяин с пастухом как раз подогнали грузовик и кидали их в кузов.
— Скоро и мы тоже… Подниматься не пора?!
Лениво делаю Сержу тормозящий жест рукой. Пропить остатки мозгов, как Федя и Тятя, мы успеем. Лучше еще немного подразним Жоржа, не успевшего охладеть от проявленного нами цинизма.
— Эх! Может, к воде лавку подтащим? — с другого боку заходит Колобок на тему. Но желающих тащить нет.
— А может, тебе и удочку принести?
— Нудятина! Зачем с удочкой сидеть, когда гранату бросить можно? — критикует мою идею Серж.
— От гранаты толку нет. С пацанами проверяли. Бултых, бабах — и одна дохлая жаба плавает.
— Надо было бросить две.
— Ну и две жабы было бы.
— Некультурный ты человек, Жорж! По французским меркам очень прилично! Такой деликатес всплыл!
— Вот сам и жри!
— Я в конце июня, когда жрать совсем нечего было, об этом уже подумывал.
— Фу-у!
— А что, раков жрать, что ли? Не знаешь, чем в Днестре они уже полгода питаются?!
— Ну и что? Мясо-то чистое!
— Я, — говорю, — ни разу в жизни этих противных раков не ел!
— Гонишь! Чтобы ни разу не ел раков?! И пиво с ними не пил?! Не верю!
— Это твое дело, верить-не верить. Я на самом деле их ни разу не ел.
— Все равно не верю.
— Почему? Я же верю, например, что вы с Сержем всю жизнь не читали ничего, кроме «Мурзилки» и обрывков газеты «Спорт», что в уборных всегда лежала вместо бумаги. Вот только где он там про царя вычитал, не знаю…
— Баста! — возмущается Достоевский. — А ну, замок, вали отсюда!
— Тогда пора идти пить!
Поднимаемся в комнату, а там Тятя уже приладился вздремнуть. Рядом Федя разлагольствует с красной, как семафор, рожей, обращаясь преимущественно к стенке. Хрипит из потасканного магнитофона «Водочка». Трезвее всех выглядит сидящий в дальнем углу рыбничанин. По комнате, как крысы, шныряет пара слободзейцев. Один из них как раз порывается залезть в шкаф. Типичный швайнфест