Где ты, Вовка?! Чего бы я только не дал сейчас за то чувство и состояние непродолжительного единства между нами, когда не спрашивали, кто и откуда, когда молча понимали: это настоящий, справедливый парень, и он НАШ. Где вы, Али-Паша и Серж? Какого дьявола я не пошел с вами в Сербию и Абхазию? Эгоист. Я любил вас таких честных и прямых, со всеми вашими мелкими и простительными недостатками меньше чем надо, меньше, чем свою собственную жизнь! На черта она мне нужна? Это еще вопрос, сумею ли я распорядиться ею здесь лучше, чем в Вуковаре или на каком-нибудь безвестном холме в Боснии… Дорогие мои друзья… На глаза наворачиваются слезы.
Не уехать мне обратно, в Тирасполь и Бендеры, в свое недавнее прошлое, где жили, любили и ненавидели, сражались с врагом и спасали друг друга мои друзья. Слишком долго упрямился и с возвращением опоздал. Но те, кого я помню и люблю, все равно будут вечно жить там, среди бендерских улиц и стен, под шелестом оправившихся от ожогов и ран деревьев, словно призрачные добрые духи. Когда-нибудь, когда пройдут время и боль, и если мне не будет стыдно за себя, я вернусь в Бендеры, чтобы вновь увидеть и обнять их. Я буду видеть своих друзей, а другие люди — нет. О них мало что знают даже бендерчане, живая память которых будет постепенно угасать и забиваться строчками высокопарных слов из приднестровских газет. О них не узнают вновь родившиеся в городе дети. Их постарается прочно забыть иудствующая, пытающаяся напялить на себя румынский колпак Молдова. Но их добрые духи зовут меня к себе.
Ухожу все дальше от перрона и разглядываю бегающий вокруг продувной народ. Кто-то спешит на поезд, кто-то обложился чемоданами, баулами и уселся долго ждать, а кто-то исподтишка стреляет глазами на чужой багаж. При входе в здание вокзала между людьми шныряет цыгановидная дамочка с протянутой рукой. На что это она просит?
— Подайте, Христа ради, беженцам из Бендер! Дом сгорел, мужа убили, дети болеют, подайте, бога ради, на еду и больницу!
Достаю из кармана деньги.
— Эй!
Она тянется ко мне. Отвожу назад руку.
— Покажи паспорт с пропиской. Если правда из Бендер, сразу пять тысяч рублей даю.
Нет у нее паспорта.
— На какой улице живешь? Назови адрес, а я тебе скажу, цел твой дом или нет.
Вместо ответа цыганка быстро растворяется в толпе. Кое-кто из сидящих рядом на чемоданах и слышавших разговор неподвижно, осуждающе ропщут. Обман! Вот так. Там, в Бендерах, старики-погорельцы на крохотной пенсии и действительно без куска хлеба и крова над головой, а здесь, прикрываясь их бедой, — цыганский бизнес. Да и те, кто уже готовился достать из карманов подаяние, а теперь качают головами, тоже думают не о чужой горькой судьбе, а о том, что из-за обмана чуть зря не расстались с парой обесценившихся фантиков. Им не нужно, и они не желают знать, что на самом деле происходило всего в ста двадцати километрах отсюда. Им не понять оставшейся там молчаливой, ничего не просящей скорби потерь. Они никогда не пойдут настоящей беде навстречу. Проще отдать пару карбованцев первой встречной мошеннице, чтобы после чувствовать себя жалостливыми и хорошими. Главное — не знать, что это была мошенница, иначе нечем будет гордиться и задавит жаба. Менее полугода назад я был столь наивен, что пытался рассказывать о Приднестровье чуть ли не каждому встречному. «А зачем нам это надо?» — гласил каждый второй ответ. Вновь испытанное отвращение помогает прийти в себя. Покинув вокзал, какое-то время брожу по этажам ЦУМа, а затем иду дальше в центр.