Я посмотрел на картину Пикассо. Спереди там был нарисован мертвый мужчина — глаза вылезли из орбит, руки раскинуты в стороны, меч сломан.
Джоан отрыгнула и засмеялась, прикрыв рот рукой.
— Ой, извините.
Мама швырнула вилку на стол.
— Почему бы вам просто не объявить об этом?
— О чем? — спросила Джоан. — Что ты имеешь в виду?
— С тем же успехом могли бы и объявить во всеуслышание, и так все яснее некуда.
Мне, например, вообще ничего не ясно.
— Еще слишком маленький срок, — попыталась оправдаться Джоан. — Еще слишком рано.
Папа посмотрел на Джоан, на Отиса, на сыр, снова на Джоан. По-моему, все даже услышали, как у него в голове щелкнуло. Дошло.
— Отис, Джоан! Отличная новость.
Но до меня-то до сих пор не дошло.
— Какая, какая новость? — спросил я.
Дзынь. Полетела на пол масленка, которую мы купили в Сент-Ив.
Мама вскочила да как закричит:
— Что ты пялишься на сыр? Не притворяйся, ты знал!
Отис шумно втянул носом воздух и сказал:
— Не надо злиться, Пэт. И обижаться тут не на что.
Джоан остановила его взглядом.
Мама не унималась.
— А ты?! Сестра милосердия называется! Где же оно, твое хваленое милосердие?
— Прекрати, Пэт! — У папы голос сорвался. Отис подался вперед, Джоан схватила его за руку. Отис сел на место.
— Показуха. Сплошная показуха, — всхлипывала мама. — А ты знал. Ты все прекрасно знал!
Она схватила бутылку дедушкиного вина за горлышко, как в фильмах террористы хватают заложников.
— Я только сейчас догадался, — оправдывался папа, — как и ты.
Он хотел забрать бутылку, но мама отдернула руку, и красные пятна полетели в картину, на которой кричала женщина, кричала, как мама.
— Ты знал!
— Я не знал, клянусь.
— Знал, но молчал! Специально!
— Ты о чем?
Мама с размаху опустила дедушкину бутылку на посудомоечную машину. Стекло разлетелось вдребезги. Вино, красное, как кровь, залило пол, разбрызгалось по желтой стене.
— Да что происходит-то? — спросил я.
Я решил, что меня никто не услышал, но Отис обернулся ко мне и прошептал:
— Гарри, Джоан в положении.
— В каком положении?
Отис зажмурился.
— Она ждет ребенка.
— Так ведь это же хорошо?
Джоан взлохматила мои волосы.
— Да, это очень хорошо. Спасибо тебе, Гарри.
Казалось, она вот-вот заплачет.
— Не трогай его! — закричала мама.
Джоан отдернула руку, и слезы полились у нее из глаз.
Папа глухо проговорил:
— Пожалуйста, Пэт, прекрати, не надо.
Мама бросилась к двери, распахнула ее, вихрем помчалась вверх по ступеням. На кухне стало тихо-тихо. Отис сидел с закрытыми глазами и глубоко вдыхал и выдыхал воздух, чтобы успокоиться. Джоан встала из-за стола и высморкалась. Папа стоял посреди кровавой лужи, каменно-неподвижный, серый. Казалось, распахнув дверь, мама выпустила то, что еще оставалось у нас от надежды.