— Развал у вас, действительно, полный, — говорю я осторожно. — целые сутки я у вас здесь, и все равно ничего не понимаю…
Мне ясно, что он принимает меня за кого-то другого. На первых порах это может быть даже и к лучшему. Только надо осторожно, очень осторожно…
— Я знаю, что Вы ничего не понимаете, — говорит старик. — и это по меньшей мере странно… Неужели у вас всего этого не было?
— Нет, — отвечаю я. — такого у нас не было.
Старик вдруг разражается длинной фразой, на которую транслятор немедленно откликается: «язык не кодируется».
— Не понимаю, — говорю я.
— Не понимаете… А мне казалось, что я неплохо владею языком Загорья.
— Я не оттуда, — возражаю я. — и никогда там не был.
— Откуда же вы?
Я принимаю решение.
— Это сейчас неважно, — говорю я. — не будем говорить о нас. У нас все в порядке. Мы не нуждаемся в помощи. Будем говорить о вас. Я мало что понял, но одно очевидно: Вы в помощи нуждаетесь. В какой именно? Что нужно в первую очередь? Вообще, что у вас здесь происходит? Вот о чем мы сейчас будем говорить. И давайте сядем, я весь день на ногах. У вас найдется, где можно было бы посидеть и спокойно поговорить?
Некоторое время он молча шарит взглядом по моему лицу.
— Не хотите говорить, откуда вы… — произносит он наконец. — что ж, — это ваше право. Вы сильнее. Только это глупо. Я и так знаю: вы с северного архипелага. Вас не тронули только потому, что не заметили. Ваше счастье. Но хочется спросить, где вы были эти последние сорок лет, пока нас здесь гноили заживо? Жили в свое удовольствие, будьте вы прокляты!
— Не вы одни терпите бедствие, — возражаю я вполне искренне. — теперь вот очередь дошла до вас.
— Мы очень рады, — говорит он. — пойдемте сядем и побеседуем.
Мы входим в подъезд дома напротив, поднимаемся на второй этаж и оказываемся в грязноватой комнате, где всего-то и есть — стол посередине, огромный диван у стены да два табурета у окна. Окна выходят на площадь, и комната озарена бело-голубым светом павильона. На диване кто-то спит, завернувшись с головой в глянцевитый плащ. На столе — консервные банки и большая металлическая фляга.
Едва войдя в комнату, старик принимается наводить порядок. Он поднимает на ноги спящего и гонит его куда-то из дому. Один из угрюмых парней получает приказ занять пост и усаживается на табурет у окна, где и сидит потом все время, не отрывая глаз от площади. Второй угрюмый парень принимается ловко вскрывать банки с консервами, а потом встает у дверей, прислонившись плечом к притолоке.
Мне предлагается сесть на диван, после чего меня задвигают столом и обставляют банками с консервами. Во фляге оказывается обыкновенная вода, довольно чистая, хотя и с железистым привкусом. Щекн тоже не забыт. Солдат, которого согнали с дивана, ставит перед ним на пол открытую банку консервов. Щекн не возражает. Правда, он не ест консервов, а отходит к двери и предусмотрительно устраивается рядом с постовым. При этом он старательно чешется, фыркает и облизывается, изо всех сил притворяясь обыкновенной собакой.