Серега появился вовремя, чтобы переключить мамулино внимание на себя. Тоже досталось крепко, но уже за то, что Серега перед тетечкой хвостом крутит. Дескать, неприлично это.
Конечно, как комнатку на сорок метров отхватить, и чтобы с окнами на оранжерею, и с мебелью антикварной, так это прилично, ибо это для мамули, и заслуженно, а вот остальным – шиш с маслом.
Анечка подмигнула брату: мол, терпи.
Он терпел. Хуже всех пришлось папке, тот словно чуял мамулино недовольство и явился с опозданием. Надо же, и бухнул, видать, вон как лысина порозовела, а глазки блестят-блестят. Только вот храбрости ни на грош. Мамулю узрел и сразу скукожился.
А та подобралась, зашипела, но чудо – ни словечка вслух не произнесла, хотя на лице ее сухом и безобразном все было вычерчено. Папка сел на низкую софу, поерзал – а тахта, хоть и антикварная, но неудобственная до жути – и сказал:
– Я разговаривал с Алиной. По-моему, она окончательно сошла с ума.
– Неужели? – сухо поинтересовалась маменька. – И как же ты диагноз поставил?
– Она собирается завещать все Тынину!
– Кому?
Анечка тоже не сообразила, кому. И даже подумала, что у тетечки – вот умора! – любовник завелся. А Серега так и вообще позеленел лицом. Быстренько просчитал, что этот любовничек тетечку к рукам приберет, накрыв и без того накрывающуюся поездку медным тазом.
– Тому типу из крематория, который похоронами занимался.
Вот тут уж все окаменели. Анечка так прям почувствовала, как у нее челюсть отваливается. И одна мысль – как тетечка с этим переспать умудрилась? И вторая – когда? Потом пошла третья и четвертая, и вообще мысли повалили косяком, только успевай хватать.
Анечка успевала.
– Она… она ему? – шепотом поинтересовалась мамуля, хватаясь за горло. – Ему? Все?
– Ему, – подтвердил отец. – Все. Сама сказала. Сказала, будто мы нахлебники и кровопийцы, будто мы сидим и думаем, как ее убить. И что если придумаем и убьем, то останемся ни с чем.
Вот оно что… интересненько. Просто офигеть до чего интересненько!
– Вот дрянь! – рявкнула мамуля, вскакивая с места. – Дрянь! Дрянь!!!
Схватив со стола вазочку, швырнула ее в окно и, когда вазочка разлетелась вдребезги, завизжала.
– Галя, успокойся, – сказал отец, разглядывая мамулю с каким-то хищным интересом. – Нас могут подслушать.
– Дрянь! – мамуля успокаиваться не желала. Ее точно заклинило на этом слове, хотя проскальзывали и другие, которые напугали Анечку тем, что мамуля их никогда в жизни не говорила. – Она мне… всю жизнь… все, что было… поломала… ушла… вернулась. Откупиться пробовала! От греха не откупишься!