Значит, хорошая. И при всей хорошести украла гребень. Или не крала?
– А сама Алина с Машей не встречалась?
– Ну было раз, – признался Илья. – Разговаривали. Алина убеждала девушку оставить Сергея, говорила, будто он Машу не любит и скоро вообще уедет. А та плакала. И кричала, что ее любовь рушат, хотя никто там ничего не рушил.
– Илья, может, мой вопрос покажется немного странным, но… Маша ничего не крала?
– Это вам кто сказал? Серега? Или Галочка? Или Анька? Ну давайте, говорите! – Водитель ухватил Дашку за отворот пальто, и она шлепнула по пальцам:
– Руки убери.
Убрал. Набычился и засопел, разве что клубы пара не шли.
– Не крала она ничего. Машка не из таких. Пусть и бедная, но не из таких…
С каждым разом жить становилось все интересней.
Сегодня на Дарье Федоровне было ярко-желтое платье с высоким воротником и крупными, в два ряда пуговицами. Платье топорщилось на животе и прилипало к бедрам, подчеркивая неаппетитную их угловатость. Ноги в лиловых колготках были непомерно длинны, а шея, наоборот, коротка.
– Вам не нравится моя манера одеваться? – поинтересовалась Дарья, ерзая в кресле. Алина против ожидания – она давно разучилась осуждать чьи-либо манеры – кивнула.
– Мир серый. Скучный. Куда ни глянь, одно и то же. А так хоть какие-то краски.
Что ж, в этом был смысл. Алина обвела взглядом комнату, удивляясь, что раньше не видела, до чего та скудна на цвета. Сдержанность, элегантность, серость.
И Алина сама в сером, с жемчужным отливом, но все же сером.
– Зачем вы наврали, будто Маша Капуценко украла у вас гребень? – вопрос Дарьи заставил очнуться.
– Она вам пожаловалась? Та женщина? Поверьте, я просто хотела вернуть вещь. Гребень принадлежит мне и…
– Девочку убили.
Алина задохнулась, чувствуя, как холодеют руки. Этого не могло произойти! Не так скоро. Не так… она же забрала гребень! Она успела!
– Расскажете?
Расскажет. Теперь она не имеет сил молчать.
Алина всегда знала, что она особенная, и не потому, что красавица, а потому, что внутри ее горит огонек. Этот огонек никому не виден, и скажи о нем – поднимут на смех. Но Алина чувствовала тепло. Порой оно разгоралось, требуя сделать что-то, и Алина делала, не способная противиться.
– Я ведь действительно не понимала, что делаю. А если и понимала, то какая разница? Сначала мелочи. Платья там. Игрушки чужие. Ложь для интересу. Глупости, конечно, но каждая из них – особая. Потом был Витольд…
…Витольд Алине сразу не понравился, уж больно гадостный у него взгляд, особенно, когда Галина не видит. Вперится глазенками в спину и мусолит, мусолит. Рот еще раззявит, точно жаба, муху ожидающая.