– А что дало тебе твое знание? – слепые глаза тетки смотрят на карлика. – Ничто не может длиться вечно: ни молодость, ни жизнь.
– Ты просто испугалась! Она другая. Она дойдет до конца.
– Она не сможет уйти от судьбы.
Эти двое сцепились, как две вороны за одну хлебную корку. И хриплые их голоса мешали Эржбете.
– Посмотри, девочка моя, вспомни: ты умела видеть. Ты знаешь правду. И знаешь, что, сколько бы ни было дорог, но ты придешь к одной двери.
И дверь встает перед Эржбетой. Она сделана из дуба, вырезана из цельной его середины и выглажена до блеска. Три широкие полосы перетягивают ее. И рыжими глазами на них – шляпки гвоздей.
У этой двери нет ни ручки, ни замка. Зато имеется щель, достаточно широкая, чтобы просунуть в нее руку или тарелку с едой.
Как собаке.
– Смотри. Помни. Не пытайся изменить судьбу.
Рука выныривает из щели и скребет камень грязными когтями. Эржбета кричит.
Эржбета открывает глаза.
Над ней не темнота, но темная ткань со знакомой вышивкой. Тяжелые простыни промокли, пропитавшись потом. Перины сбились. И меховое одеяло тоже. Жарко. И камин добавлял жару. У него застыла сгорбленная черная фигура, которая, почувствовав Эржбетин взгляд, вздрогнула.
– Госпожа? – сколько неприкрытой радости в том голосе. – Госпожа, вы пришли в себя!
– Да, Дорта.
– Мы так волновались, госпожа. Вы так долго лежали…
– Как долго?
Дорта не спешит отвечать. Мнется.
– Говори.
– Осень на переломе.
Невозможно! Но меж тем по лицу Дорты видно: правда. И слабость собственная, непривычная, подтверждает. Лето на излете означает, что не один месяц Эржбета в постели провела.
У Дорты ледяные руки.
– Вы вся горите, госпожа. У вас лихорадка.
Как у Ноама. Это запоздавшая месть его?
– Господин Ференц велел священника звать… последнее причастие, – шепот Дорты становится злым. – Он думает, что вы скоро отойдете.
– Нет.
– Конечно, вы не умрете так. Не так.
Иначе. У Эржбеты иная судьба и иная смерть. Если она смирится.
– Моя книга…
Дорта понимает с полуслова и прижимает палец к губам:
– Тише, госпожа. Ваши вещи в сохранности. Но… но лучше пока забыть о них.
– Зеркало принеси.
Внутри пустота и холод, что значит – иссякли Эржбетины силы, вытекли, как кровь из зубриной шеи. А с ними ушла и красота.
Зеркало темно. Гладкая поверхность его отторгает отражение, как желудок Эржбеты отторгает сдобренное травами вино. Другой напиток ей нужен.
И Дорта, не дожидаясь приказа, приносит гребень. Она наклоняется над кроватью, шепчет:
– Я новенькую нашла. Я сама расчесала ей волосы…
Гребень едва-едва теплый. Но чтобы подняться с постели – хватит. А дальше Эржбета сама справится. Попросив поднести ее поближе к окну, графиня Надашди дожидалась рассвета. И с первым лучом солнца коснулась волос. Скользил гребень по ним, вплетая не ленты – чужую жизнь. Поил тело молодым теплом, волшебным духом. Мало.