Гарольд повернулся и ринулся прочь из котельной. Прижавшись к стене коридора и тяжело дыша, он ждал своего старшего напарника. Чернокожий санитар закрыл дверь, будто в момент отрубил рев топки и жужжание генератора.
Мягко коснулся плеча Гарольда.
— Пойдемте.
Гарольд пошел рядом, смахнул одинокую слезу, скатившуюся по щеке из его единственного глаза.
Слова Гривса все еще обнадеживающе звучали у него в голове: «Вы привыкнете...»
Дверь амбара громко заскрипела на ветру, и этот пронзительный звук разбудил Пола Харви. Он сел, крепко сжал в руках серп и затаил дыхание. Звук повторился, и стало ясно, что это всего лишь дверь. Устало вздохнув, Пол опять растянулся на соломенном ложе и уставился в зиявшую над ним дыру на крыше... Подгоняемые ветром, по небу мчались тучи, то и дело заслоняя луну. Все это напоминало какой-то гигантский небесный стробоскоп[1], и Харви подумал, что не заслоненная тучами луна походит на ввинченную в небо электрическую лампочку.
Ему приходило в голову немало разных мыслей, и все они не были связаны между собой. Вспомнилось вдруг, что в доме, где он вырос, на лампочках отсутствовали плафоны или абажуры. Комнаты внизу были светлыми, зато верхние освещались тусклыми шестидесятиваттными, ничем не затененными лампочками. Его спальня — тоже. Он до сих пор хранил это в памяти. Голая лампочка, большая кровать с ржавыми ножками, пыльные доски пола. Когда мать ушла от них, дом превратился в настоящую помойку. Отец никогда не убирался, но многолетняя пыль и грязь ничуть его не беспокоили. Летом кухня становилась рассадником разнообразных насекомых. Мухи засиживали стоявшие повсюду немытые тарелки и кастрюли с застывшим жиром и гниющей пищей. Грязная посуда переполняла сальную расколовшуюся раковину. Раз в неделю отец заставлял Пола помыть тарелки, и он безропотно повиновался, боясь ослушаться. Страх был сильнее ненависти. Годами Харви проверял это на своей шкуре. Уже подростком он был крупным парнем мощного телосложения, и для него не представляло труда одной рукой свернуть тощую папашкину шею. Но страх так глубоко пустил в нем свои корни, что не давал никакой возможности причинить отцу вреда: в конце концов, он был единственным человеком, который разделял с ним это жалкое существование... Сын готовил отцу еду, как мог, поддерживал в доме порядок. Иногда стирал перепачканные пьяным отцом простыни. Харви делал все это не только из страха, но и из-за неосознанной приверженности искаженному чувству долга: он обязан этому сморщенному садиствующему ублюдку своим существованием, и это было самым страшным для него.