Однако, подумала Джулия, эти господа в жилетах здесь утвердились навечно. А твои кумиры, Роммель и доктор Тодт, они просто появились здесь после прекращения военных действий для того, чтобы расчистить развалины, построить автострады, наладить промышленное производство. Они даже не тронули евреев, как приятный сюрприз — они объявили амнистию, так что и евреи тоже получили возможность энергично взяться за дело. Но только до сорок девятого года… и тогда, прощайте, Тодт и Роммель, ступайте в отставку и гуляйте себе на зеленой травке…
Разве мне все это неизвестно? Подумала Джулия. Разве я не слышала обо всем этом от Фрэнка? Нечего тебе разглагольствовать тут передо мною о жизни под нацистами — ведь у меня муж был евреем. Я понимаю, что доктор Тодт был кротким и скромным человеком. Я понимаю, что все, что он хотел сделать, это обеспечить работой — честной, достойной уважения работой — миллионы отчаявшихся американских мужчин и женщин, которые с потухшими взорами бродили среди руин после войны. Я знаю, что он хотел предусмотреть медицинскую помощь, санатории, дома отдыха и достойное человека жилище для каждого, независимо от его расы. Он был строителем, а не мыслителем… и в большинстве случаев ему удавалось создать то, к чему он стремился. Вот только…
— Джо, — наконец-то решилась спросить она, — эта книга, «И саранча легла густо», она, по-моему, запрещена на Восточном побережье.
Он кивнул.
— Тогда как же тебе удавалось ее читать? — Что-то в этом ее очень тревожило. — Разве там все еще не расстреливают за чтение…
— Это зависит от твоей расовой принадлежности. От наличия старой доброй нарукавной повязки.
Вот так-то. Славяне, поляки, пуэрториканцы — они испытывают наибольшие ограничения в том, что могут читать, делать, слушать. Положение англосаксов намного лучше: для их детей имеется доступное образование, они могут посещать библиотеки, музеи и концерты. Но даже для них… «Саранча» не просто засекреченная книга. Она запрещена для всех и каждого.
— Я читал ее в туалете, — признался Джо. — Прятал под подушкой. Фактически я прочел ее лишь потому, что она запрещена.
— Ты очень смелый малый.
Он бросил подозрительный взгляд в ее сторону.
— Ты это серьезно, без какой-либо доли сарказма?
— Разумеется, серьезно.
Он несколько смягчился.
— Легко говорить вам здесь. Жизнь у вас безопасная, бесцельная, здесь совершенно нечего делать, не о чем тревожиться. Вы в стороне от основного потока событий, оставшись осколками далекого прошлого, верно? — Он теперь насмешливо глядел на нее.
— Ты убиваешь себя, — сказала Джулия, — своим цинизмом. У тебя отобрали один за другим твоих кумиров, и теперь тебе некому отдавать свою любовь. — Она протянула ему вилку: