У поэта, ставшего еще с юности певцом колхозов, певцом социализма, у поэта, воспевшего, как никто другой, мужество русского воина, в годы хрущевского нигилизма сами собой открылись душевные раны, терзавшие его всю жизнь.
Уверен, что нет никаких двух Твардовских — есть один, с поэтической открытостью и с русской ранимостью переживающий каждый этап в истории своего народа и своей страны.
Уверен, своей "новомировской" обличающей и очищающей политикой он каялся за свое отречение от раскулаченных родственников. Не будем сейчас влезать в детали, которые разобраны и в воспоминаниях его брата Ивана Твардовского, и в поздних достаточно объективных исследовательских работах. Да, нам и не нужны детали. Важен общий смысл. Молодой талантливый поэт, выросший в смоленской глубинке, искренне поверивший в глобальные преобразования, ставший трубадуром нового расцвета красной державы, в атмосфере нигилистического отношения к былым традициям, к былому прошлому, к былой деревне отстранился от своей репрессированной и раскулаченной родни. И не из страха, а от искренней веры — так надо. Надо Родине. Надо Державе.
Это был период собирания сил под единым советско-имперским флагом. Но еще в предвоенные годы постепенно русская национальная составляющая в обществе стала набирать силу. В годы войны даже Сталин признал главенствующую роль русского народа, поверил в надежность русского характера.
Твардовский понял, что та, былая, традиционная русская жизнь нужна по-прежнему и державе, и народу, и каждому воину в отдельности. Он еще не осудил, но уже объединил в себе и ушедшее с коллективизацией, и новое советское. В душе наступил момент гармонии. Вот тогда-то и возникли лучшие классические строчки поэта Александра Твардовского:
Я убит подо Ржевом,
в безымянном болоте,
в пятой роте, на левом,
при жестоком налете...
Я — где корни слепые
ищут корма во тьме;
я — где облачком пыли
ходит рожь на холме...
Или же поразительные строчки о судьбе погибшего в Финской войне простого русского паренька:
Среди большой войны жестокой,
с чего — ума не приложу,—
мне жалко той судьбы далекой,
как будто мертвый, одинокий,
как будто это я лежу,
примерзший, маленький, убитый
на той войне незнаменитой,
забытый, маленький, лежу.
Это поэтический шедевр. Но это и пронзительный образ русского человека в передрягах ХХ века. Ведь таким же забытым и убитым мог оказаться раскулаченный крестьянин или даже какой-нибудь лагерный зэк. Война сделала свободным поэтическое дыхание Твардовского. В этой внутренней свободе, в этом единении национального и державного рождался великий образ Василия Теркина. Сегодня можно сказать уже смело: самым главным, и может, единственным общенародным образом солдата Великой Отечественной стал простой деревенский парень, простой русский человек Василий Теркин. Поразительно, что не проза, а поэзия оставила на века характер русского солдата... Это было его время — время русского национального поэта Александра Твардовского.