— Рассказывай, — я села на ковер рядом с князем. От камина тянуло приятным сухим жаром. На каменном постаменте среди углей и языков пламени прятался, как наседка в гнезде, старинный металлический чайник, в котором тихо булькал кипяток.
— Что рассказывать? — Ксиль взмахнул длиннющими ресницами и скромно потупился.
Обычно, что уж скрывать, такая манера держаться, немного уравнивающая нас с князем в возрасте, мне импонировала, но сейчас кокетство и нарочитая инфантильность вызвали только вспышку раздражения.
— Что за отношения у вас с Акери, — произнесла я сухо, без эмоций, хотя внутри закипала жуткая смесь из нерассуждающей ревности, брезгливости — по большей части к так не вовремя появившемуся старейшине, злости на свои чувства… и жалости, почти болезненной.
А еще — жутко хотелось протянуть руку, коснуться Ксиля, чтобы убедиться, что он — все тот же, и никакие слова его не испачкают. Но я держала себя в узде. Сначала — дело.
— Точнее, что за связь между тобой, Акери, Тантаэ… и Ириано, — добавила я, подумав.
Сын лучшего друга в услужении у условного врага — это, как минимум, странно.
Максимилиан зябко передернул плечами, и когда я встретилась с ним взглядом, от неуместной игривости не осталось и следа. И юным назвать его лицо было уже нельзя. Просто язык не повернулся бы.
У трепетных юношей таких глаз не бывает.
— Иногда, Найта, ты становишься очень похожей на свою мать, — медленно произнес князь, слегка щурясь. Иллюзия уязвимости. Как будто ему причинял неудобство горячий воздух от камина…
Не сомневаюсь, что Ксиль мог бы достать из огня кипящий чайник голой рукой и не поморщиться.
— У меня замечательная мама.
— Не спорю, — улыбнулся Максимилиан одними губами. — Но когда она не в духе, пространство вокруг нее от магии почти звенит. А еще — у эстиль Элен иногда леденеет взгляд. Как и у тебя сейчас.
Ледяной взгляд?
Я почувствовала себя виноватой, сама не зная, за что. За вспышку гнева, за идиотское проявление ревности?
…Или за то, что поверила Акери сразу… нет, даже не поверила, а предположила худшее?
Вина, остывающая злость и глубокая обида. Ощущение было иррациональным, но очень навязчивым.
— Ксиль, не тяни, — это прозвучало устало и почти жалко. — Я бы предпочла не влезать в древние шакарские разборки, но раз уж начала… Не хочу увязнуть в заблуждениях. Конечно, у каждого своя правда, никто на стороне лжи сам себя не поставит. Но я предпочитаю жить твоей правдой. По крайней мере, пока не научусь создавать свою. Прошу, объясни… хоть что-нибудь.
Целитель дернулся, порываясь встать и выйти, но Ксиль коротко приказал: