–?Вот отнесешь кофе и спроси.
Катя улыбнулась, представив, что задаст этот вопрос.
–?Может, бутерброд сделать?
–?Нет, спасибо, Катюша, я побегу...
Задрапировавшись на римский манер в огромную махровую простыню, Инна полулежала на теплых, источающих тонкий аромат досках настила, и бездумно смотрела в воду крохотного бассейна... Внутри что-то подрагивало, время от времени слезы подкатывали к горлу, и на смену злости приходило нетерпение, ее охватывало возбуждение, то самое, которое Никич умело создавал своим массажем, но сегодня оно возникало от самой обстановки и внутреннего состояния и словно впитывалось в кожу.
Она услышала его голос: «Инна Евгеньевна!» – подумала, что смешно: она лежит практически голая, а он называет ее Инной Евгеньевной; спустила ноги с настила, но идти не хотелось: теплая нега уже овладела ею и она тихонько позвала его, не думая, как он воспримет ее призыв:
–?Спускайтесь сюда...
Он спустился вниз, вошел, прихрамывая, высокий, могучий, красивый, с бугрящимися мышцами рук и почему-то тоже задрапированный в махровое полотенце. Подошел, приподнял ее, легко перевернул на живот, сбросив при этом простыню – обычно она лежала у него на массажном столе в трусиках, дань стыдливости и приличия, а тут вдруг оказалась пред ним совершенно обнаженной – и прошелся по мышцам спины горячими, сильными пальцами от шейных позвонков до самых ягодиц и раз, и два, нащупывая эрогенные точки. Она застонала, повернула голову, приподнявшись на одном локте так, что грудь бесстыдно открылась, и взглянула ему прямо в глаза. Он поднял ее – было удивительно приятно почувствовать себя маленькой девочкой Машей в объятиях медведя, – положил на спину, поцеловал возмутительно затвердевший сосок, а руку подсунул под ягодицы и надавил на точку, ту, что у нее обозначена ямочкой. Ее выгнуло, как от удара электрического разряда, и она больше ничего не соображала, не помнила и не хотела помнить...