Селище Сладкий Источник и впрямь оказалось богатым: несколько крупных усадеб на лесной поляне над ручьем, да еще и отдельных избушек-землянок немало у леса настроено. У реки дети рыбу удят, на репишах видны силуэты женщин, козы пасутся на склоне, куры возятся, а от леса охотники тащат убитую лань на шесте. Но едва первые всадники стали появляться из зарослей, как в селище шум и крик поднялся, охотники бросили свою добычу и побежали к избам, а оттуда уже иные повыскакивали, кто с рогатиной, кто с ломом или дубиной. Но стали останавливаться, когда увидели, сколько все новых и новых конных воинов появляются из чащи.
«Ну хоть отсюда немногие в леса ушли, — отметил про себя Свенельд. — Видать, свое село им милее, чем общая судьба племени. Обычное дело, на этом все древляне живут. Так что и тут можем попробовать договориться».
Он выехал вперед, поднял две руки ладонями вперед — и извечном жесте, что с миром пришли и злых намерений не имеют.
— Да помогут вам Род и Макошь в ваших делах, добрые люди!
— И тебе здравия, хоробр, — вежливо отозвались из толпы.
Отвечали-то приветно, но взгляды суровые, мрачные. Баб и детишек как ветром сдуло. Правда, не всех, вон за этими рослыми силачами — все как на подбор, с каким-то удовольствием отметил Свенельд, — за их широкими спинами и плечами виднелся бабий повойник, богато расшитый цветным бисером.
Свенельд чуть тронул коленом коня, подъезжая, но мужики загородили путь.
— У тебя сила, чужак, но и мы не лыком шиты.
— Это я понял. Отчего же такие хоробры да не при оружии? Или Мокей вдовий сын вас в отряды свои не покликал? Небось опасался, что заставите его к жене брошенной возвратиться?
Они какое-то время молчали, потом кто-то выкрикнул:
— Что нам тот Мокей — перекати-поле. Нам о роде своем думать надобно, а он как был чужак, так чужаком и остался.
— Что, не оценил Мокей, что вы его в род приняли да девку свою ему дали?
Опять как будто обидой от селян повеяло — тут и мысли разуметь не надо, чтобы заметить.
— Ну а пустите на постой дружину мою?
— Тебя принять — самим с пустыми закромами остаться.
— Не боись, не обижу. У моих людей все свое. А захотите в мире с нами быть — сами за столы усадите. Угостившего своим хлебом угощаемый не обидит.
— Тебя обидеть — себе во вред.
Но все одно оставались стоять, загораживая путь.
«Ну не в пояс же им кланяться? А заартачатся — только моргну, враз мои укажут им место».
Но тут из-за рослых родовичей вышла вперед эта Простя. Коренастенькая, телом крепкая, ничего даже, а вот мордочка у нее… Вот уж действительно мордочка — глазки маленькие, нос как пятачком кверху торчит, щекастенькая, будто хрюшка.